Я вам сейчас однозначно не могу сказать, почему. К этому я пришёл не сразу, это не спонтанное мое решение. К этому вынудили обстоятельства.

Да, однозначно. Я хочу, чтобы поняли позицию моей семьи по отношению к тем событиям, в которые оказались вовлечены мои сыновья. Младший, а потом и средний.

Это не совсем так. Смотрите, мой младший сын, зовут его Марат, уехал 1 августа 2013 года... Оставил семью, беременную жену и уехал, никому ничего не сказал, кроме брата. Уехал сначала в Стамбул, потом оттуда, как я выяснил, он уехал в Сирию. В момент выезда, чтобы Вы имели правильное представление об этих событиях, никакой запрещенной организации, никакого криминального момента в его действиях не было. Потому что даже участие в вооруженных формированиях за рубежом российское законодательство не пресекало и не привлекало за это к ответственности тогда.

Это стало преступлением с 3 ноября 2013 года. Были внесены поправки в статью 208, часть 2 («Участие в незаконных вооруженных формированиях») Уголовного кодекса. Причем это статья с не очень, с точки зрения юридической, понятной формулировкой — «если это противоречит интересам Российской Федерации». Но непосредственно в самой диспозиции статьи не сказано, в чем это состоит. Кто определяет, противоречит ли это интересам Российской Федерации? Такое ощущение, что эта фраза дает большую возможность правоохранительным органам трактовать и принимать решения в соответствии с собственным умозаключением по данной статье.

Буквально через месяц. 1 августа 2013 года он уехал, я узнал об этом через несколько дней. Я уехал туда в сентябре, где-то в середине сентября 2013 года, то есть прошло чуть больше месяца.

До этого я в Турции был один раз в жизни — по пути в хадж, на автомобиле. Никаких таких познаний территориальных, по расположению границ Турции и Сирии я особо не имел. Прежде чем поехать туда, я связался с сыном по WhatsApp или Viber, я уже не помню, мы договорились, что я приеду в город Хатай. Это юго-восточная Турция, на границе с Сирией, провинция Антакья, провинциальный центр. Там меня встретят. Так и произошло. Я приехал туда, устроился в гостиницу. К вечеру позвонили, опять же на Viber или WhatsApp, приехал таксист — обыкновенное городское турецкое такси — и сказал, что надо ехать. Я как-то не очень комфортно себя чувствовал, что надо ехать, на ночь глядя, неизвестно куда и неизвестно с кем, но...

Да, было уже темно. Это был вечер, девятый-десятый час вечера, наверное. Сели в машину, по-моему, модели «Рено Логан». Водителя такси, помню, Мустафой звали, он потом визитку дал свою. И едем-едем, язык же я не знаю, так, перекидываемся полуаварскими-полутурецкими-полурусскими словами, английскими. И он везет меня, где-то середина ночи уже, час-два. Километров 30-40 проехали по территории Турции. Час-полтора ехали, наверно. Не быстро, какими-то пробками, пробками... Время от времени какие-то пограничные очертания высвечивались. Привезли меня уже поздно ночью. В какую-то деревню. Частный дом такой, не коттедж огромный, обычный сельский дом. Таксист постучался, открыли, хозяин вышел, завел, показал кровать и сказал: «Все, бай-бай».

Да, границу ещё не пересекали. Я в полном неведении, что там, как там. Потом ко мне еще кто-то приехал. Большая комната там была, ему другой какой-то диван показали, он там лег. Какой-то молодой парень, я не знаю. Потом я понял, что азербайджанец. На утренний намаз когда встали, хозяин принес поднос — чай, легкий завтрак, фрукты. Говорить, при всем желании, я не могу, я языка не знаю. Этот азербайджанец может, и разговаривал, я уже не помню. И потом где-то час-два сидели, чай пили. Потом хозяин сказал: «Пошли, пошли». Солнце уже... часов десять, наверное, уже было.

Да, обычное село. Нас на микроавтобус посадили. Еще женщина какая-то была, закрытая. Мы думали, нам еще ехать далеко, но отъехали буквально метров 500, наверное, на окраину села. Там спуск, а по спуску уже граница. Мы остановились наверху. Оказывается, это село прямо на самой границе. Мы со своими вещами спустились. Там колючая проволока, БТР какой-то турецкий и граница. Обычная колючая проволока, что на границе бывает. Ничем не укрепленная, не закрепленная. Обычная такая, несколько рядов.

Нет. Это неофициальный переход. Это обычная граница. Колючая проволока и БТР. Видимо, туда-сюда ездят, обход делают вдоль границы. И несколько турецких солдат. И этот турок, у которого мы ночевали, с ними пообщался и нам сказал: «Все. Готовы? Переходите». А мне до этого сын говорил, что за дорогу — 100 долларов. Я так понял, что это услуги такси, ужина-обеда и этих проводников. И когда шел, турок сказал мне «100 долларов», я отдал ему и он попрощался. Пограничник поднял палкой, в прямом смысле слова, эту колючую проволоку и сказал: «Все проходите». Мы вдвоем и эта женщина. Не помню, с детьми она была или нет. Под колючей проволокой перешли на ту сторону, там тоже спуск такой... А там уже сын подходил, два-три товарища с ним. Подъехали, встретили, поехали дальше.

Нет. Оружия не было никакого. Это у меня следователь тоже несколько раз спрашивал. Я, по крайней мере, сколько с ним был — неделю — у него в руках вообще никакого оружия не видел.

Да, я их больше не видел. С сыном сели в машину, поехали. Чуть-чуть отъехали, километра два, наверное. Там тоже плавный спуск и за ним большой поселок. Акма называется. Я запомнил хорошо. Он многократно переходил потом из одних рук в другие, я следил за этими событиями. В поселке приехали в частный домик, зашли. Там в большой комнате сидели молодые ребята, такие же, как и мой. Моему тогда вот-вот должно было исполниться 30 лет... На полу сидим, чай пьём. Все молодые, такие же воодушевленные. У всех смартфоны, на них аяты из Корана. Все начинают пропагандировать. Как только сразу новые, свежие уши увидели, и начинают мне втолковывать: все должны сюда приехать...

Это все русские, ну, имеется в виду, все русскоговорящие. Кавказ, скорее всего. Потом — Средняя Азия. Один, я его запомнил, был таджик. Он сказал, что учился в Египте. Из Дагестана тоже были, но я же паспорта не спрашивал. По чертам лица, два-три человека были. Там их было всего человек 10, наверное. Были кавказские черты лица — Дагестан, Чечня. Один совсем молодой пацан был. Лет 18, наверное. Высокий такой, в очках. Чисто по-русски разговаривал. Он говорил, что чеченец, из Франции приехал. Я так подумал, что он, наверное, первая волна чеченской эмиграции.

Ну не то чтобы призывать. Они же вдохновленные. Я вас уверяю, эти все люди абсолютно искренние. Ну, я не знаю. Конечно, среди них есть определенный процент, как и всегда бывает, авантюристов. Но в целом эта молодежь абсолютно искренняя. Они думают, что они правильно все делают. Абсолютно никаких материальных, каких-то корыстных целей у них нет. И они, воодушевленные, наносят как бы превентивный удар по мне. Не дожидаясь моих вопросов, сами начали рассказывать: мы все правильно делаем, что сюда приехали. Это ислам, это страна ислама, земля ислама, все должны выехать... И агитация: ля-ля-ля и ля-ля-ля.

Ну, может быть, месяцами больше, месяцами меньше. Я не думаю, что они там давно. В середине был один какой-то старший. Тоже, кажется, азербайджанец. По акценту я судил. Был чуть старше их, уже, может, лет 35-40. Он тоже нет-нет да и вступал в разговор, но особо активно в разговоре не участвовал. Я так понял, что он как бы у них старший.

Где-то час, наверное. Посидели, поболтали, пообщались. Я молчал, дал им высказаться. Они такие довольные все, высказываются. Умные речи. Потом я в конце на них уже немножко наехал. Сказал: вы что позволяете себе, не зная, кто перед вами? Может, я одет как колхозник, с дороги, уставший. Вы что думаете, я глупее вас что ли, меньше вас жизнь прожил? Что вы мне объясняете, где ислам, где нет? Если вы в исламе, а мы что — не в исламе, мы что кафиры и неверные какие-то? Они сразу замолчали. Уважительно. Чувствуют — взрослый человек. Борода у меня длинная была... Потом мы с сыном и этот таджик за рулем уехали дальше, куда-то в пригород Алеппо. Это место называлось Кафр-Хамра. Они, как оказалось, там жили. Туда еще километров 30-40 ехать от этого пограничного села. Приехали. По дороге всевозможные посты. Там такой строгой системы нет. Есть посты бородатые, есть не бородатые. Всякие.

Не рассказывал. В дороге мы особо не разговаривали. Этот, который за рулем, таджик, он, видимо, арабский язык знал, учился в Египте. Он что-то с ними разговаривал, они говорили «все-все, езжай, езжай». Я только запомнил, что он говорил «мухаджи». Мухаджи — это тот, кто переселился, ну то есть, я приехал — значит, мухаджи. Причем, я так понял, что там не было единой структуры как таковой. Институтов нет государственных. И это подтвердилось потом. Институты же государственные появились в ИГИЛе, когда в 2014 году 30 июля первое объявление халифата было. До этого как таковых институтов государства там не было. Были группировки: вооруженные, не вооруженные... Но на постах, конечно, они вооруженные. И мы приехали туда, где сын. Частный домик такой, двухэтажный. Коттедж такой. Большая территория, огороженная. Там были пустые бочки для оливкового масла. Какой-то бизнесмен, наверное, был, оливковым маслом торговал. И они там жили. Всего человек 15-20 в этом доме. Двухэтажный домик такой... Культурный, чистенький, аккуратный. Не дворец огромный, но такой хороший, добротный дом. Днем они уходили куда-то. Говорили — на занятия. Но что за занятия, не говорили.

Там можно отличить Кавказ — не Кавказ только по чертам лица. Были и азиаты.

Нет. Одного я помню. Был один там дагестанец, аварец. Чуть старше, чем они, был.

Отчужденным... Первый этап разговоров с сыном — он вообще старался не вступать в контакт. Психологического контакта не было с ним. Даже этот таджик быстрее вошел в контакт со мной. Он мне по дороге еще подшучивал. Он говорил: «Знаете, от вас я узнал два новых слова русского языка». Я спрашиваю: «Что за два новых слова ты узнал?». Демагогия, говорит, и геополитика. Я им объяснял: «что вы мне демагогию разводите» (смеется). Он это слово не знал, оказывается. Хоть какая-то польза от меня...
Сын молчал, не вступал в разговор. Эти люди мне говорили: «А, вы, наверное, приехали сына забирать». Начали на меня наезжать. Я им говорю: «Слушайте, ребята, вы как это представляете себе? Я вот приехал забрать. Это что — чемодан какой-то? Забрал и уехал. Я что должен его закрутить, скрутить? Или как я должен забирать его? Я приехал, чтобы объяснить, чтобы самому понять, что вы делаете. И вам объяснить, что вы неправильно делаете».

Нет. Но у нас таких сантиментов и дома-то нет.
Видно было, что отец приехал. Ну, приехал и приехал. Он же добро дал приехать. Без него я же не приехал бы. Надо же знать, где он находится. Асад же не дает мне координаты (смеется). И он не вступал в такой психологический контакт со мной. Где-то я там был 5-6 дней, наверное. И я тогда понял, о чем идет речь... Повторяю, там нет государственных институтов никаких. Там есть группировки. Такие есть, такие и такие. У них была совсем маленькая группировка. И у них оружия я тоже не видел. Может, новобранцы, я не знаю. У них было совсем мало людей. Человек 20-30, не знаю. Я все пытался узнать, что они делали днем. А они: «на занятиях», и исчезали до вечера.

Да. Нам дали комнату. Мы вдвоем с сыном в одной комнате спали. Спускались кушать. Один-два раза в день где-то.

Наверное, сами. Я не знаю. Там была простая такая пища. Не голодали, но и не роскошная. Обычная простая пища. Курица, какой-нибудь суп жиденький, чай. В основном чай, сахар, такие вещи (смеется). Ну я так понял, что они не голодали, но там никто роскоши и не требовал. Изысканных блюд я на столе не видел.

Я не могу сказать. Конечно, догадываюсь, я не настолько наивен. Наверное, учили, но я не знаю, мне они упорно отвечали «У нас занятия». Что за занятия? Где эти занятия? Чем они занимаются?.. Он, когда я туда ездил, просил у меня привезти ему книгу отсюда. Есть книга, типа самоучитель арабского языка. Он просил эту книгу. Я даже несколько книг купил в Махачкале. У мечети в киосках продают там. Может, у них эти занятия арабским языком или по Корану. Не знаю я. Да и меня это не очень сильно беспокоило.

Сын взрослый человек, я же не могу запретить, сказать: делай так, делай так. Это просто бессмысленно запрещать, он просто пошлет меня куда подальше и исчезнет со связи. Я не мог на него так сильно наезжать, потому что он отключил бы связь, и ищи потом, никакого контакта бы не было. Мне удалось его убедить в том, что он сделал, по крайней мере, один неправильный шаг. Я ему объяснял: у тебя жена дома беременная (6 или 7 месяц был, вот-вот должна была родить), ты ничего не обеспечил, ты на кого ее поручил? Она же не может одна, муж уехал, с кем она должна быть? У них отдельная квартира была. Она что, одна будет жить, беременная жена? Нет. Она потом, естественно, ушла к своим родителям и до сих пор там живет. Я сказал: ты этот вопрос не решил, с женой. Если ты хотел уехать, а что с собой тогда не взял ее? Потом, когда по приезду я ее спрашивал, он жене сказал, что я, мол, в Турцию уеду, потом через месяц приеду, потом вместе поедем. Вот так сказал жене он, оказывается. Короче этой темой я его убедил, что в этом, по крайней мере, его ошибка. Он не должен был оставлять жену. Мусульманин не имеет права где попало оставить жену, тем более беременную жену. Без средств существования, без ничего. Он тогда мне сказал: «Средства к существованию я оставил у брата». У Шамиля, второго сына моего. Они вместе работали в Москве. Я не знал, сколько он оставил. Это уже сейчас я выяснил, а тогда я этому особого значения не придал. Они действительно вместе работали. Этот руководитель, тот у него был менеджером, и достаточно успешным. Поэтому я вполне допускаю. Это как семейный бизнес. Вместе с тем, я убедил его, что он не прав: иди разберись с женой, если она согласна с тобой уехать, забери с собой. Если не согласна, разведись тогда, оставь жену.

Да. И мне кажется, что мне это удалось, потому что в конечном счете к концу этой нашей недели он был в принципе готов вернуться назад.

Да, вернуться назад. Вот смотрите, я не думаю, что в голове у него там очень сильно убеждения изменились, но он готов был исправить свою ошибку. Потом я ему говорил: у тебя же родители есть. Хорошо, мы сегодня живы-здоровы, а завтра с нами что-то случится. Эту ответственность с тебя кто снимал? Хорошо, мы завтра без средств к существованию останемся. Кто эту ответственность с тебя снимал? У тебя мама есть. Ладно я, здоров сам, но у тебя мама есть, не очень здоровая. Он это все, видимо, перемалывал в голове и в конечном счете был согласен уйти оттуда. Я не думаю, я еще раз повторяю, что у него трансформация произошла в сознании, что он там готов был и убеждения свои изменить. Убеждения у него же тоже ведь не за один день возникли в голове, но, по крайней мере, на этом этапе он был готов. И я начал потихоньку делать разведку, как это сделать. Но это было фактически невозможно. Как его забрать? Он на виду у всех. Как он объяснит это? Да кто его отпустит-то? Мы договорились, что будем искать культурный способ. Такой, не шумный, не скандальный. Тихо-мирно уходить оттуда. Раз меня встретили за 100 долларов, отвезли-привезли, значит это бизнес. Этот вопрос с деньгами мы тоже решим. Он мне дал несколько телефонов людей, которые могут помочь ему оттуда безболезненно выйти. И хорошо, что они ни в каких событиях не участвовали. Я подумал, что там какой-то военно-спортивный лагерь. Потому что никаких боевых действий нет, ничего нет, все тихо-мирно. Алеппо — большой, культурный. Я видел этот Алеппо. Мы подъезжали прям к окраинам.

Нет. К Алеппо мы подъезжали. Интересно было. Прямо совсем близко к окраине подъехали. Там фармацевтическая фабрика какая-то. На что я обратил внимание — улицы широкие. Алеппо — это большой город. Там несколько миллионов, по-моему. Широкая магистраль какая-то, на половину засыпана строительным мусором, песком каким-то. Я говорю: это что такое? А это — на той стороне асадовские, на этой стороне — эти. Это пограничная линия. Еще я обратил внимание, там свет иногда гас, круглосуточно не был. Несколько часов в день был, чтобы телефоны зарядить. Потом я выяснил, что электростанция одна, коммуникации одни, хотя и воюют. Электростанцию никто не бомбит, потому что все останутся без света.

Я не знаю, на чьей территории находилась эта станция. Линия противостояния, она же не идет по каким-то географическим границам... И время от времени мне становилось смешно, когда я представлял, что во время Второй мировой войны с немцами воюем, и половину времени ток даем и тем, и этим (смеется). Вот такая история там была. Иногда сутки там не было света. Телефон полностью садился. Потом давали на несколько часов, и все быстро-быстро успевали там зарядить. Самое главное у всех там — зарядить телефоны, на остальное-то свет не нужен особо.

Да, мы выехали несколько раз. Один день мы выезжали в этом же поселке. Мне просто интересно было посмотреть. На машине проехались. Там были, как я понял, различные группировки, которые занимали такие же коттеджики. Ну, мое впечатление сложилось такое. То есть, что я однозначно запомнил, что там не было единой структуры. Единоначалия ни в чем не было. Даже в масштабах, допустим, этого поселка. Вот, например, глава поселка, администрация — такого не было. Там было: кто что успел захватить. Пять-шесть коттеджей у одного, десять коттеджей у другого, у другой группировки. Какое-то впечатление сюрреализма... Ну никак это у меня не увязывалось с какой-то войной.

Магазины работали. Продукты где-то покупали. Я не был там. Но они ездили, привозили продукты, кушать готовили. Однозначно там центральной системы снабжения не было. Там некому снабжать. Поскольку единоначалия там нет. Эта группа сама скидывается деньгами, ездит куда-то, покупает продукты, привозит.

Я думаю, что на том этапе им платить некому было. Вообще как таковой структуры не было. Кто им будет платить? А в дальнейшем, когда ИГИЛ был образован, когда халифат, там, я думаю, платили...

Были разрушенные дома. Там же война. Не непрерывно, не каждый день, но, наверное, когда брали этот поселок, там кое-что разрушили, наверное. Были полуразрушенные, разрушенные здания. В Алеппо тоже видно было кое-какие разрушенные дома. Я еще спрашивал, когда подъехали к Алеппо с сыном, это за счет чего огромные разрушения? Там такой большой дом полуразрушенный был. Я еще удивлялся, тишина такая... Это дальнобойная артиллерия когда, спрашиваю? Нет, говорят, это, пролетая ночью, асадовский вертолет бочкой. Потом это в Интернете было. 200-литровая бочка, набитая динамитом. У этих же тогда зениток, видимо, не было. Это сейчас там ИГИЛ вооруженный, я так понимаю, что не слабо. А тогда: подлетает вертолет и находит квартал, где, по их мнению, находятся эти боевики, но там и люди живут, сбрасывает бочку, и эта бочка пару таких высотных домов сносит под корень, потому что это огромная бочка.

Хорошенько разрушенный дом. Я понимаю, когда снаряд попал артиллерийский, он пробьет один балкон или угол... А здесь угол дома после разрушения упал. Это не просто снаряд попал туда.

Я догадывался, что это не просто так. Я же, когда сын уехал, месяц изучал эту тему. До этого я вообще далекий был от этого человек. Изучал — как это, откуда это все, откуда понятие джихад появилось. Это целая история. Война же там началась еще в 2010 году фактически. Никакого джихада, никакой исламской тематики в войне не было. Война была — сопротивление Асаду. Группировки, у которых одна цель была — Асада свалить. Потом, как всегда бывает, уже начали туда стекаться всевозможные группировки... Такие, сякие, «за» которые, «против» которые. Полуавантюристы, авантюристы прямые и просто бандиты, наверное. В горячих точках всегда же накапливается материал. Потом уже, через два года, исламские ученые собрались где-то в Каире. Помните, в 2012 или 2013 году там была дана оценка, что же происходит с точки зрения ислама. Тогда решили, что это джихад. После этого момента я начал уже догадываться, что это был большой толчок. Масса людей, таких вот неокрепших молодых, с неокрепшим сознанием, рванули туда... Таких как мой сын, и таких, которых я видел. Молодые ребята...

Магазины. Они говорили, что Интернет-клуб там есть. Не всегда бывает хороший Интернет, и когда его нет, они ездят куда-то в Интернет-клуб, платят какие-то небольшие суммы...

Однозначно!

По-моему, она даже работала. Такое впечатление, что она работала. Потому что они говорили, что у нас тут проблем нету, лекарства хорошие. Я еще с советских времен помню, что сирийские лекарства славились. Хорошие западные фирмы там ставили заводы и качественные лекарства выпускали.

Вот это сейчас я не могу уже так сказать. Так сильно я не интересовался, но, по крайней мере, живой город был, рабочий. Да, разрушен. Но таких разрушений повальных, как то, что сейчас в Алеппо сделали... Там его уже практически нету, как я понял. Разрушен Алеппо.

Ну что я буду делать? Моя задача была понять, что они там делают.

Нет, абсолютно. Ни один человек, кроме этих молодых, искренних, на эмоциях... Кроме них, мне ни один человек ничего такого не говорил. Да там и некому было это говорить даже.

Ну, я сел и говорю: все, уже все, что хотел, я узнал, забрать тебя, я вижу, не получается... Моя задача — быстрее использовать те каналы, которые он дал, чтобы вытащить его оттуда. Там просто так уйти, я не очень себе представляю как. Там же не ходит маршрутка: сел, заплатил и все.

Но он же не один там. Это же группа, это не его частная граница. Эта группа там, наверное, кем-то контролируется. Я не знаю, мне трудно сказать. По крайней мере, просто так не выехать ему...

Я ему сказал: давай выедем, раз ты согласен с этим. Он сказал: пап, это невозможно.

Я так понял, что не просто боялся. Это была реальная опасность. Это не просто так — вчера пришел, а завтра ушел.

Да, я согласен. Абсолютно правильная мысль.

Не сказал. Может, психологически сложно ему. Друзья все приехали, скажут, какая-то трусость. Он сказал: папа, это невозможно. Я говорю: давай, поедем, вот такси. Но такси — это потом, до такси еще доехать надо. Когда я решил, что я уже уезжаю, меня опять отвезли в этот же приграничный поселок Акме. Такой большой поселок, цивильный. Я там видел несколько мечетей.

Нет. В этот раз прямо на границу отвезли. Я уже не помню, сын был с нами или нет. Вот Аварец точно был.

В центре села стоянка такси. Обычное такси. Аварец с кем-то пошел поговорил, с арабом. И сказал, что он отвезет тебя на границу. Я-то помню, что от Акме совсем близко граница. Полтора километра, наверное, было. Совсем близко. А он сел и едем, едем... Долго едем, целый час, наверное. Я никак не могу понять, куда он. Беспокойство такое на душе. Опять посты — такие, сякие. Ну, я понимаю, мы долго ехали от Алеппо до Акме. Там километров 30-40, может даже 50. Посты и все такое прочее. Но от Акме до границы 1,5 километра, все на глазах. А тут долго едем... Я пытаюсь спросить, где мы? «Турке-турке, турце». Он говорит: «да-да, турке-турке». Приехали... В локацию он ехал. Видимо, у них в тот момент этот переход, где поднял палочку и меня пропустил, видимо, не сработал. И он отвез меня... километров за 30-40. Рейханлы называется. Там был когда-то официальный переход, но к тому времени он был закрыт.

КПП. Официальная турецкая граница. Я туда ездил, когда на хадж на машине мы ездили. Я узнал это место. И куда-то мы проехали еще километра два-три. Куда-то в заросли кустарников. Подвезли куда-то к кустарникам, а там человек 20-30 таких как я. Которые обратно едут.

Особо не скрывались. Там высокие кустарники. Совсем близко граница. Колючка уже видна. Этот кто-то, который организовывал, заходил-выходил, с турками разговаривал, разговаривал. Где-то час мы в этих кустарниках торчали. Там вода была. Речка была даже. Он сказал: все-все, давай, хороший. И мы прошли. Спокойно прошли. На той стороне стоял опять микроавтобус. Это они уже, видимо, договариваются. Это же бизнес.

В прошлый раз, когда туда привезли, я платил этому хозяину дома. Он, наверное, таксисту, или кому он там платит.
А сейчас этому таксисту. Я когда перешел, мне показали: вот — микроавтобус, посадили. Меня и еще 2-3 человек. Поехали, привезли меня на автостанцию небольшого города, я не помню уже названия. Показали, где надо взять билет на Стамбул. Я взял билет, отдал таксисту 100 долларов, и мы расстались. Но это был другой, не тот, который меня тогда привез.

Те же самые 100 долларов. У них там, видимо, это ставка такая.

В Сирии я был один раз. В Турции в общей сложности я был шесть раз.

Нет, больше необходимости не было. Потом через год жена поехала. Она там была дольше. Больше месяца.

После этого я увидел его уже в 2015 году, где-то в сентябре месяце в Стамбуле.

Да. Я и вся моя семья.

Да, сейчас я Вам хронологию разложу.

Фактически, там требовалось одно, и в первую очередь, и во вторую очередь... Требовалось найти канал, как оттуда вытащить человека.

Да.

Да. Это и есть канал. Да, и на турецкой стороне есть канал. Он не страшный. Я так думаю, что там, по крайней мере, в те времена закрывали глаза. Особо не уделяли этому внимания... Нам главное было, чтобы оттуда он ушел безопасно. Сейчас вы поймете, почему я так говорю. Потому что, желание у него возникло тогда. Я сказал, что я не знаю, что у него в голове, но, по крайней мере, он был готов уйти... Но ушло столько времени, чтобы это «готов уйти» осуществить в реальности. Более того, через год — это было в марте 2014 года — мы поехали с женой в Египет. Зачем мы поехали на старости лет, ни с того, ни с сего? Все были в удивлении. Я так всем объяснял: ислам изучать, язык изучать, что среда — арабская. Но у меня подсознательно была потребность найти каналы. Я начал искать каналы, я изучил эту тему вдоль и поперек. Как едут, как уезжают, как приезжают. Начал искать контакты, начиная с Дагестана, Москвы. Потихоньку я вышел на Египет, там большая диаспора наша, некоторые были там, некоторые ушли, некоторые уходят — всякие. Я нашел контакт, поехал в Александрию. Четыре месяца мы с женой пожили там. У меня была такая мысль, надежда, что проще, может быть, туда... Ну, как-то наивно, может, я полагал, что можно как-то выходить оттуда ему.

Да, сейчас объясню. Может быть, наивно полагал, что ему будет легче сказать «Я же не возвращаться еду, я еду в Египет». Тоже там много тех, которые были, которые приехали, которые уехали. «Я еду в такую же исламскую страну». Мы на связи были постоянно, в Viber.

Не оправдалась, с одной стороны, с другой стороны, я там нашел контакты. В конечном счете, контакт, который я нашел в Египте, он и сработал, он привел к результату, но, правда, через год. Именно тот самый человек, с которым я познакомился в Египте, этот человек и вытащил в итоге моего сына в сентябре 2015 года.

Там уже было гораздо сложнее. Мы пробыли там три месяца, все время на связи, пытаясь каналы найти — такие, сякие... С кем только не общался там, желающих было много, авантюристов тоже на этом поле достаточно. Это же бизнес. Они говорили: дай нам 10 тысяч, дай нам 5 тысяч долларов, и мы вытащим. Я уже потерял 5 тысяч долларов, пытаясь найти канал. По свежим следам я, когда вышел, в 2013 году, я отдал по своей наивности... По-моему, это курды были, насколько я помню. Но и потом я курдов больше не видел. То ли в Стамбуле это было, то ли в Хатае. Я уже не помню сейчас.

Однозначно. Ну, финансово обеспечить у меня особых проблем нету, потому что у меня есть дети работающие. Есть сын, который в бизнесе. Там не миллионы долларов, там идет речь о тысячах, десятках тысяч. В общей сложности, несколько десятков тысяч долларов уходит.

Да.

Да, конечно. Однозначно. Потому, что все наши поездки в конечном же счете имели одну цель — выход.

В общем, давайте последовательно. Египетская поездка — это было в марте. Я 8 марта 2014 года улетел в Египет, прямым рейсом из Москвы, из Домодедово. До этого я только один раз успел через Стамбул, через Хатай поехать туда и вернуться. Больше, кроме того, что искал каналы, я не ездил в Стамбул. До 2014 года в Стамбуле больше я не был. Потом жена, видя, что ничего не получается из Египта, по истечении трех месяцев у нее уже началась там полная истерика, она сказала: «Давай поезжай за ним, а то у него ничего не получается. Давай поедем, давай заберем его оттуда». Я уже на нервах сказал, что я никуда не поеду, «если хочешь, сама езжай». Она взяла и поехала сама. Она потом говорила: "Я сама удивилась, как ты меня вообще отпустил". Потому что достала, потому и отпустил...

Рашидат.

Она 1959 года. Это был 2014 год, май месяц. Ей было 55 лет. Она поехала туда.

Да. Сын опять контакт в Стамбуле нашел. Люди встретили, повели в какую-то семью, она там 2-3 дня в Стамбуле пожила. Русскоговорящая семья. Это потом я понял, для чего делалось. Все труднее и труднее туда заезжать-выезжать становилось. Уже год прошел после моей поездки. И они ищут подходящий момент. Как только подходящий момент, на границе говорят: все, завтра будет нормальный, подходящий момент, и эти выезжают. Ехать туда далеко. От Стамбула до Хатая или Газиантепа часов 15 езды, около тысячи километров. И через пару дней она поехала. Там проводники встретили. В Газаянтепе это было. Это тоже пограничный город турецкий. Как раз оттуда идет дорога на Алеппо.

Она в общей сложности пробыла там 35 дней, по-моему. Больше месяца.

Нет-нет! Там они уже к тому времени были глубоко внутри, в тылу. Это был город Тапка. Ракка — столица, а это недалеко от столицы. Сейчас это столица «Исламского государства», условная столица. А Тапка — это город недалеко. Там электростанция и плотина. Мой товарищ строил, еще в 80-е...

Нет, это было совершенно по-другому. Когда она там была, она говорит, что как таковой группы у них даже не было. Он опять, она говорит, уходил, исчезал. То же самое. Где он бывает, что он делает — не говорил. Говорил: «занятия». Что это такое? Я не знаю, что это означает. Ну, наверное, не хотел говорить. Я у нее спрашивал: а оружия никакого нет? Это был город глубоко в тылу. Она не видела его с оружием.

Дома она вообще у него не бывает. Женатые живут по квартирам, неженатые живут в каком-то мужском общежитии. Туда женщинам запрещен вход.

Она жила в семье, опять же, когда такие приезжают, живут в семьях. В женской половине. Ну, квартира какая-то, чья-то жена, ребенок, и она там жила. Эти 35 дней. Сын на ночь уходил в своё общежитие, мужское общежитие. Тогда он говорил — 50 долларов, что им платят, на общак, на еду, чтобы кушать было что. Остальное, кто как умудряется на свои деньги. То есть, там нет такого, как нам говорят. Один товарищ мне говорит: знаешь, там 3 тысячи долларов платят им в месяц. Я ещё пошутил: скажи мне, я сам поеду на заработки, если 3 тысячи долларов за бездельника платят там.

Она видела, наоборот, днем. По вечерам он уходил к себе. Не целыми днями, время от времени он уходил, но она видела достаточно много. Даже в Ракку ездили. Говорит, просто на экскурсию поехали зачем-то в столицу эту.

Ну, там был культурный город. В том отличие, что ещё халифат не объявлен, но уже есть элементы государственной структуры. Это был июль 2014 года, а только в декабре оно объявлено было государством и было объявлено террористической организацией тоже в 2014 году. Жена там была ещё до объявления халифата. Она выехала, и через два дня объявили халифат. Первый день Ураза (в 2014 году Ураза-байрам начался 28 июля. — Прим. «Кавказского узла») я хорошо помню, объявили халифат. Она говорила, что уже тогда там институты государства, города работали.

Ну, уборка, транспорт, магазины... Там порядок, полиция нравов... Как только время намаза, все оставляют торговлю, все идут в мечеть. То есть там институты работают, и нет бардака. Ну, это объяснимо. Во-первых, это столичный город, во-вторых, это глубоко в тылу. Далеко от границы-то, от всех границ далеко. Ракка, она и от сирийской далеко, и от турецкой границы далеко.

Общались, ходили, гуляли... Фотографию мне высылала на берегу этого водохранилища огромного, типа Чиркейского нашего.

Однозначно. Она, когда заезжала туда, сын предупредил. Она так оделась, чтобы только глаза были. Там все ходят только так. Другого нету. Не было, сейчас тем более, наверное. Ну, она там пожила, месяц искали, я постоянно на связи с ними. И Viber был там, и Skype был там. Тоже говорили, что, когда Интернет плохой, они ходили в кафе, недалеко Интернет-кафе. Ну, как обычно для делового города. Никакой войны, взрывов не слышно, вообще взрывов не слышали.

Абсолютно. Там у них цены совсем другие, конечно, если доллары на руках. Она говорила, цены вообще копейки...

В общем, искали мы опять же те самые каналы. Я уже здесь, в Дагестане, познакомился — таких как я 15-20 родителей, которые искали пути, — ездили, вернулись, хотели поехать... Советовались, консультации друг другу давали, я у них там был чуть ли не самый большой консультант, потому что я больше всего прошел...

Когда я уехал с сыном вместе из Турции на Украину — это была моя пятая поездка. Потом я еще шестой раз был, но она была только частично связана с сыном. После того, как сын уже вышел на Украину, была уже и шестая поездка, я пытался какие-то формы реабилитации их там попробовать найти, но у меня тоже ничего не получилось.

Я могу сказать Вам, главное — это желание. Если у человека нет желания выйти, Вы его не вытащите.

Смотрите теперь. Сын у меня достаточно неглупый человек, он хороший специалист... Он учился в университете в Махачкале, на математическом факультете, отделение программирования. Не закончил, бросил. Но он хороший специалист, здесь работал, в Москве в серьезных крупных компаниях. Он системный администратор такой, на уровне железа, как они называют. Нормальные, хорошие зарплаты. Потом поработал в Интернет-телевидении. Он там был начальником отдела техподдержки этой компании. То есть, человек, который абсолютно представляется не как забитый, угнетенный — совсем нет, абсолютно адекватный, абсолютно не маргинал.

Склоняться начал, потому что я, мне казалось, нашел его слабое место. Раз он идет туда на основе исламской идеологии, я нашел слабое место, что он семью оставил. Это же ни в какие рамки ислама не вписывается. На кого, говорю, ты поручил жену? Родителям? Ты кому вообще поручил, кроме родителей? Никому? Ты мне поручал? Нет.

Нет, тоже WhatsApp, через раз, наверное.

Ну, я думаю, все это в совокупности. Тут трудно сказать, это же не одноразовая какая-то операция: сказал — не сказал. Тут очень трудно... Но, я думаю, в совокупности. Она активно помогала ему. До родов переписывалась, потом, когда родила ребенка, такая тактика у нас была, постоянно ребенка фотографии отправляли, это тоже психологическое воздействие на него такое. Ну, он же изначально хотел...

Сын. Сейчас уже и дочка появилась. Сыну уже три года, взрослый мальчик.

Ну да, а как она будет? Мы в селе живем. Здесь, в Махачкале, живет другой сын, старший. Они отдельно жили, у них отдельная квартира была. Ну как она будет одна жить?

Приняла? Ну, вначале же предполагалось, что это закончится, вернется, они видели же, что активно я туда езжу, сюда езжу, всех на ноги поднимаю. Они видели, что вот-вот, вот-вот все закончится... Но люди адекватные, наши же родственники они, они не случайные люди, они с пониманием отнеслись к этой ситуации.

Не могу сказать. Это загадка для меня до сих пор, я пытался...

Не смотрел, потому что как только он переехал из Москвы в Махачкалу и женился, через неделю я уехал. Я для себя жене говорил всегда: последнего сына женю и уедем в село. И на самом деле уехал... Я считал, что свои функции родительские, по отношению к детям, я выполнил. Они достаточно самостоятельные. Они проблем мне не создавали никогда. Никаких — в плане ссор, правоохранительных органов, алкоголя, наркоты... Не курят, не пьют, в общем, они для меня были особо не проблемные. И не белоручки. Они от меня независимы финансово.

Он уехал из Махачкалы. Самолет — Махачкала - Стамбул. Больше года прошло с тех пор, как он вернулся из Москвы.

Нет, признак тут не такой. Если он пять раз не молится, то его уже трудно мусульманином назвать, потому что это обязанность, минимальная обязанность. Пять раз, конечно, он молился. Но не сказать, что он какой-то сумасшедше религиозный.

Нет, он и сейчас не знает, хотя уж пожил там. Хотя эта диаспора, эти группировки — русскоговорящие, поэтому он и сейчас не знает арабский. Он был, да, обычный практикующий мусульманин. Не сказать, что сильно—не сильно. Тут трудная категория такая, которую невозможно оценить.

Не знаю. Но у нас рядом есть, по-моему. На утренний намаз мы вместе несколько раз ходили. Мы живем там совсем рядом, есть мечеть на Орджоникидзе небольшая, квартальная мечеть. Там он на утреннем намазе мне сказал, что туда ходил, а так, постоянно, не знаю.

Я пытался понять, но не смог. И он тоже ничего не говорил. Но это, понимаете, тут трудно. Даже если он захочет, я боюсь, что он не скажет, не сможет сказать. Ну, по какой причине? Как можно сказать?..

Вряд ли. Я не знаю.

Наверно, было общение, я не могу сказать.

Которые хотели. Я не помню, чтобы у кого-то из них что-то получилось...

Рецепты давать мне трудно будет...

Мне кажется, легкого успеха тут нет. Здесь есть кропотливая, долгая работа.... Самое главное — не терять контакт. Я знаю людей, которые уехали, и старшие братья начали их давить по WhatsApp, они взяли и исчезли со связи, все. Я думаю, самое главное здесь — не терять контакт. Не надо ждать, что сегодня пришли, кулаком по столу, и завтра он осознает и прибежит обратно. Не прибежит он оттуда обратно. Чтобы у него это желание возникло, здесь я вижу большую заслугу жены, матери, нашей поездки. И личный контакт, постоянное общение, общение, вот это объяснение...

Да, как раз я и старался больше на бытовые, между делом подводить его к той мысли, что жизнь не заканчивается от того, что он уехал. Есть мы, есть семья, есть жена — это тоже жизнь, часть жизни. И дальше что?.. Жена — она умная девушка у него, она фотографии ребенка постоянно посылала, чтобы он понимал...

Сейчас он не с женой и не с детьми, потому что он на Украине, а жена тут, дома.

Самое главное, да.

Знаете, я пытался с людьми знающими поговорить... Исламски знающие люди, грамотные люди по исламу, ученые. Я знаю приятеля, который аль-Азха́р закончил. Человек, который полный курс аль-Азха́ра закончил, здесь живет, в Дагестане. Пытался через него воздействовать... Но это бесполезно на расстоянии... Я эффекта, по крайней мере, никакого не почувствовал. На расстоянии убедить человека, понимаете, очень трудно... Мы удивляемся тому, что, видишь ли, исламский призыв, он же никуда не делся, полторы тысячи лет от возникновения ислама. Он остался. Затухает, возрастает, но в целом остался. Мы удивляемся, что молодежь там, и называем их бандитами. Ну, какие они бандиты, я же их видел, какие они бандиты? Это люди, которые на идеологической основе ушли туда. Я уверяю вас, на 99% они искренние люди.

Да, они убивают, я так думаю, что убивают...

Я согласен, может, я не так выразился. Я же не оправдываю, я не в плане оправдания говорю. Люди, которые искренне думают... Наша контрпропаганда, она вообще не учитывает этот фактор. Я же общался и с работниками ФСБ, и с другими структурами. Они только учитывают одно: бандит? — значит уничтожить надо. А их надо другим способом от этого отучать. Надо с этим работать, превентивно работать, чтобы не уходили, и с теми, которые ушли, наверное...

Мое мнение, что уход туда — это абсолютная ошибка. Я не претендую на глубокие исламские знания, но я могу искренне сказать, что считаю себя мусульманином. Практикующим мусульманином. Считаю себя верующим человеком. Я, так же, как и все остальные, имею право ошибаться, но я абсолютно убежден, что это ошибка. Туда ехать не надо. Это не тот путь, который предписан исламом.

У меня такое впечатление, что в каком-то театре абсурда там люди... Я не думаю, что это на уровне высшей власти поощряется. Или это незнание или нехватка этих специалистов...

Это контрпродуктивно абсолютно! Сто процентов! Вместо того, чтобы, наоборот, открывать и пытаться воздействовать на эту умму, на эту массу исламскую каким-то образом, аргументы же можно привести.

Я о такой прямой связи не могу сказать, потому, что я не изучал всю тему. Я не исследователь. Но, по крайней мере, я думаю, что закрытие мечетей в плане пропаганды, чтобы не ехали, — это эффект ровно противоположный. Это абсолютно контрпродуктивный способ, потому что мечети закрывать — это полное противоречие Конституции. В Конституции же свободу вероисповедания никто не отменял. Что такое мечеть? Это люди, которые там есть, люди, которые распространяют идеи, какие-то агрессивные. Так это же с людьми надо бороться, а не с мечетями...

К сожалению, я не публичный человек, я так не могу рецепты выдавать. Я могу только со своей совсем узкой колокольни рассуждать. Ну, когда в Дагестане на уровне власти, например, в «Дагестанской правде» — рупор правительства — говорят, что молодежь уезжает, потому что безработица, что работы нет... Мне кажется, что это полная чушь. Чтобы не уезжали, нужна, наверное, комплексная программа. Слепо долдонить центральной власти — давайте открывать рабочие места и будет хорошо... Да не будет ничего хорошо! Потому, что рабочие места не откроют. Откроют одно, а остальное украдут.

Наверное, у человека должны быть какие-то, я не знаю, социальные лифты, куда надо стремиться молодежи...

Сказать, что у него знания глубокие... Я и сейчас знаю, что у него глубоких знаний ислама нет. Потому, что для этого человек специально систематически должен изучать какую-то тему. Знания же приобретаются в процессе учения. У него и сейчас таких глубоких знаний нет. Трудно сказать, этим ли воспользовались... Потому что это сложная категория воздействия. Есть люди, которые с хорошими знаниями ушли на этот путь, ушли в Сирию и ушли «в лес» в Дагестане. Я думаю, что здесь больше обостренное чувство справедливости, отсутствие этого лифта социального в Дагестане, какого-то выхода. Понимаете, я как-то в некоторых кругах говорил: рецепт не родителям, у которых дети уехали, — им трудно что-то посоветовать, кроме того, чтобы не теряли контакт, пытались общаться, — а властям. Не надо никакие рабочие места создавать в Дагестане, дайте нормальную человеческую власть, вменяемую. На уровне же высшего руководства республики общается 10% населения, а дайте вменяемую власть на уровне рядовой власти — сельской, районной. Это первое. И второе — дайте нормальную, если есть необходимость, судебную систему, которая человеку позволит в рамках Конституции, государственного правового поля защитить свои интересы.

Человек, у которого будет какое-то доверие. Я не знаю, как это делается. Я не публичный абсолютно человек.

Наверное, кроме того, что работает и не ворует, или работает, но ворует, третьего выбора же нет? Сегодня система в Дагестане такова, что, фактически, человек, который пользуется доверием окружения, ничего не может. Людей и не спрашивают, кого поставить...

В Махачкале он не работал. Он только женился и год не работал. У него здесь оставались денежные запасы. Говорю: работать не хочешь? — А у меня пока деньги есть, что мне работать?

Конечно. Потому что я знаю, сколько он зарабатывал. Я получал здесь, работая, 1,5 тысячи долларов. Я был руководителем о средней фирмы, которая тогда торговала мебелью. Он работал в «Эфир-ТВ» и получал 2 тысячи долларов в месяц, причем, ему тратить было некуда. Мы же жили семьей, одной. Там тратить некуда. Он все в удовольствие. Любил хорошо одеваться. Не пьет, не курит, ему некуда тратить. По кабакам не ходит. И у него деньги были. Я не сомневаюсь, что у него деньги были.

Абсолютно. Там этот фактор и не может играть никакой роли. Там же негде зарабатывать. Нет источника заработка. Это нам здесь только говорят, что якобы там за деньги... Я со своим говорил. Платили, чтобы с голоду не умереть — это на общак 50 дней 50 долларов. Мужское общежитие и из расчета 50 долларов на еду. Ну, 50 долларов человек должен за месяц проесть. Остальные — кто, откуда, что прислал.

Сыну вменяют вот что: в декабре 2013 года, то есть через три месяца, как уехал Марат, средний мой сын отправил ему через карточку какие-то 200 тысяч рублей. Потом каким-то образом оперативным путем выяснили, что эти деньги дошли. Дошли до него 5 тысяч долларов где-то. Остальные по дороге за услуги. 200 тысяч рублей — это было около 6 тысяч долларов, а до него 5 дошли. Я даже не знал, что он отправлял эти деньги. Я же эту информацию о том, что он отправлял, от правоохранительных органов узнал. Предъявили мне постановление Басманного суда на обыск, и там было написано. Нам вменяют финансирование этой террористической организации. Во-первых, тогда, когда он отправлял в 2013 году, эта организация, как называлась, они и сами не знают. Никакого ИГИЛа не было. Там была кучность людей. Я не думаю, что за месяц-полтора после того, как я уехал, эта кучность людей, в которой был мой сын, превратилась в какую-то организацию. Организация должна структуру какую-то иметь, должна руководителя какого-то иметь. Однозначно, все наши действия были направлены на то, чтобы помочь Марату оттуда выйти. Там, я следствию тоже объяснял, не ходит трамвай: заплатил и вышел оттуда. Там нужно платить. Это бизнес. Подвернется канал выйти оттуда, а ты скажешь — извините, у меня денег нет. Деньги нужно иметь все время под рукой, чтобы, как только появится шанс, выскочить оттуда.

В целом эти деньги были однозначно во исполнение нашей задачи, то есть — выхода оттуда. В том числе и на текущее проживание какое-то, наверное. Не знаю, что-то там поесть... Я там видел, в чем они ходили, в 2013 году. Длинное арабское вылинявшее на солнце платье и какие-то рваные тапочки на нем были. А скоро зима, зима в Сирии тоже бывает. Все это в совокупности, я не могу сказать — 1000 долларов на это, 1000 — на это, я смету не составлял, указания не давал. А ему тут предъявляют, видите ли, финансирование, на покупку оружия. Я ещё подшутил, когда меня допрашивали: вы что, чек мне покажете, что он в магазине пулемет купил на эти деньги, что ли? Они засмеялись: нет, говорят, чек не покажем, но мы знаем. Но когда человек согласен, ему надо помочь деньгами, деньги там — самое главное, потому что это бизнес. Выход человека. И чем дальше, тем хуже... Потом я выяснил, что это деньги самого же Марата, а не Шамиля. Собственником этих денег был младший сын. Когда он работал с Шамилем, у него оставались деньги — всего 220 тысяч. Эти деньги — 200 тысяч — были по просьбе Марата отправлены ему. Потом 100 тысяч по моей просьбе Марат жене отправил. Когда я летел в Египет, мне Шамиль давал 2 тысячи долларов, то, предполагаю, также те самые деньги — Марата. Однозначно со стороны Шамиля не было финансирования, это был возврат денег хозяину — Марату.

Да, еще два билета на самолет, купленные в марте и ноябре 2014 года с его карточки. Один — из Москвы в Стамбул. В последующем этот человек, какой-то таджик, оказался в ИГИЛе, уже позже, и в отношении него возбуждено дело таджикскими властями. Я спрашивал о нем у сыновей — ни тот, ни другой понятия не имеют, кто это. Я предполагаю, что в этой круговерти поисков выхода на человека, который может помочь вывести моего оттуда, я контактировал с десятками... Второй случай — женщина-лезгинка, 1959 года рождения. Она поехала из Дагестана в Баку, а оттуда вылетела. И ей тоже билет куплен с карты Шамиля. Я своим путем выяснил, что эта женщина уехала туда в ноябре 2014-го, а в мае у нее уехала дочка туда, в сентябре уехал сын. Я предполагаю, что эта женщина поехала точно так же забирать их. Сейчас я вспоминаю эту женщину, она из того мини-сообщества родителей, которые друг с другом общаются, пытаются помочь... Я уверен, что в действиях моего сына Шамиля нет никакого умысла на финансирование какой-либо террористической деятельности, да и не террористической тоже. Потому что характером Шамиль заточен на бизнес. Ему вменяют радикальные убеждения. Господи, они убеждения рентгеном проверяли?! Если в действиях радикализм не проявляется, в чем он? Шамиль — бизнесмен, чтобы просто так благотворительностью заниматься... Он бы просто так билет не купил никому, это все могло быть связано только лишь с попытками вытащить Марата.

Да, я в этом уверен. Потому что логику ведь тоже никто не отменял. После этого случаев никаких нет, чтобы он кому-то что-то покупал. Более того, как только в апреле Марат попал в ИГИЛовскую тюрьму, однозначно ни одной копейки никуда тоже не было. Если финансирование, так что мешает? Шамиль все больше и больше успехов в бизнесе достигал. Что мешало ему финансировать остальных там?..

Да. Там уже махновщины никакой нет, там строго работает государственная машина. От всех институтов, начиная с сантехников, кончая автобусами, уборками, общественным питанием, магазинами и прочим. Этот бизнес — вывезти человека с территории, контролируемой ИГИЛом, за пределы — могут вести только арабы. Другие нет. Почему? Арабам разрешено выезжать. Территориально, посмотрите, ИГИЛовская территория есть сейчас ан-Нусровская территория, Восточное Алеппо, которое есть асадовская территория. Выход осуществляется так: на территорию, контролируемую Свободной сирийской армией, Джабхат Ан-Нусра, в Восточное Алеппо, потом уже на сирийскую границу. Мой сын, по крайней мере, вышел из ИГИЛа так.

Нет, на асадовскую невозможно выйти, потому что они сразу убивают. Если с той стороны кто туда попадает, они в плен не берут, асадовские сразу убивают, там церемоний нет.

Конфронтация началась с момента образования халифата, с 30 июля 2014 года.

Этот бизнес не на уровне государственных структур. Это бизнес на уровне личностей... У араба, допустим, разделенная семья, у него часть семьи живет в Восточном Алеппо, который не участвует в этих боях. Ну обычный, мирный араб, который там живет. Там же не весь Алеппо под ружьем, были мирные, обычные жители. Вот моего вытащили таким способом. Араб везет семью, жену, детей, которые были там, везет сюда, или, наоборот, которые были здесь, везет туда. У них движение. Почему араб нужен? Араб все посты проходит и говорит, вот я семью везу, вот мои вещи, вот домашние вещи. Под вещами спрятан нужный человек. Вот только так. Мы с вами, имея даже больше денег, мы ничего не сможем сделать. Нам никак не объяснить ИГИЛовским постам, что ты везешь домашние вещи. Какие у меня могут быть домашние вещи в структурах, которые они контролируют?! У арабов — могут быть. Просто разделенная семья, здесь у него было хозяйство, там у него хозяйство. Там были родители, здесь была жена, там были дети... В общем, только этот сценарий срабатывает.

Я больше чем уверен, что, если человек собирается оттуда уйти, а мой младший собирался уйти, ему деньги затаскивать туда, чтобы оружие купить, никакой необходимости не было. Уйти хотя бы ради того, чтобы семью — жену и ребенка — забрать, — им зачем оружие? Он, когда уезжал, вынужден был бы оставить там, кому-нибудь подарить. Ему никакой необходимости оружие покупать там не было. Деньги были однозначно только на то, чтобы в любой момент, в нужный момент, потратить их, чтобы выйти оттуда. Но самое главное — результат же налицо, де факто он же вышел оттуда. Я вам более скажу, в апреле 2015 года сын сказал: всё, пап, я уже больше не могу, как хочешь меня вытаскивай, мы уже здесь под подозрением, что мы хотим уйти. У них была там своя группа, человек десять-пятнадцать, которые хотели уйти. Они вышли из джамаатов. Выход из джамаатов там не карается, но ты подвергаешь свою жизнь опасности. За твою жизнь никто никакую ответственность не несет. Если тебя любой человек убьёт, за тебя некому заступиться. Джамааты — это какая-то своеобразная клановая такая защита... Когда он сказал, что все, «я уже не могу», я рванул опять, в очередной раз поехал в Стамбул. Там как раз работал тот канал, с которым я познакомился в Египте. Начали искать, начали звонить, уже начали выходить на этих арабов, которые перевозят людей. И три дня были на связи, уже по телефону чувствовалась тревога полная, сын уже в очень тревожном состоянии был. И через день он вообще исчез из поля зрения, со связи. Несколько месяцев я был в неведении, не знал, где он, что он. Последнее, что он сказал, это что идет вечером «договариваться». Это было вечером 17 или 18 апреля.«Я иду договариваться с одними, которые обещали вывести меня совсем задёшево». То ли 500 долларов, то ли 1000 долларов — не помню.

Это стоило дороже. Мне, по крайней мере. Оно нам обошлось гораздо дороже, в несколько тысяч долларов.

Пропал. Я ничего не знал, я целый почти месяц прожил там в Анкаре, потом я уехал домой, потому что не было никакой связи с сыном. Потом где-то в мае уже один из моих контактов сообщил, что они находятся в тюрьме. Они хотели уйти, их сдали, за ними следили. И четыре месяца они были в тюрьме. Это было в Ракке, какой-то стадион, в подвале какого-то стадиона, что ли...

К сожалению, он ничего не хочет говорить, ничего не описывает.

Нет. Он говорил, что по отношению к ним ничего этого не применялось. Четыре месяца идёт обработка идеологическая. Если они согласны, признают свои ошибки, то, в принципе, если за ними ничего другого — например, убийства — не числится, то их отпускают. И кончилось тем, что месяц я был в неведении, потом сказали, что он в тюрьме, потом ещё через несколько месяцев я был информирован, что их казнили всех. Я ходил как полусумасшедший несколько месяцев. Потом уже по истечении четырёх месяцев, в августе 2015 года, мне позвонил сын на телефон. У него телефон, когда он попал в тюрьму, забрали, он запомнил мамин телефон. Марат позвонил маме, я взял трубку, это ночью как раз было, в 12 ночи. Сказал: «я живой». А мать ничего не знала, что казнили. Я ничего не говорил, только я один знал...

Да. Их оттуда выпустили, отправили в Дейр-эз-зор. Это по Евфрату ниже Ракки, там дальше. Я условно называю их штрафбатом: может быть, другой джамаат, к которому их приписали. Сказали: всё, здесь вам никуда нельзя уходить. Четыре человека их было.

Не домашний, это, как я условно себе называл, «штрафбат». Потому что я в это время по Интернету следил, готовилась большая операция. Дейр-эз-зор до сих пор же у нас в осаде.

Я не думаю, я уверен. Они сказали, что их никуда не пускают. Но у сына была повреждена рука, в аварию какую-то попадал ещё в 2014-15 годах. Смещение какое-то кости есть, ударился, когда машина перевернулась. И он под этим соусом лечиться поехал в Тапку. И дней 10 под предлогом, что руку лечит, в гипсе находился там. Подключил всех, кого можно, и те каналы, которые сработали, с кем я познакомился в Египте, потом в Стамбуле. Но это один и тот же канал. Канал сработал, его вытащили, и он оказался сперва в Восточном Алеппо, дней 10 там был. Несколько попыток были неудачные, опять была паника, в WhatsApp по голосу я чувствовал. Первый рейс, когда вытаскивали, он не пошёл, не согласился — сказал, что пока не вытащим жену одного из товарищей, которых казнили. Вместе с ним сидел его товарищ — чеченец. Его жена оставалась с тремя детьми. Сказал, что пока не вытащите, я не пойду. И за ним прислали машину, он не поехал, отправил эту женщину с тремя детьми, молодая девушка. Сперва её вытащили, потом вторая попытка не сработала, потом третья... Там же канал не рейсовый, там это всё не получалось никак... Вывезти смогли не сразу.

У меня нет никаких секретов. Так что то, что я совершил, — это такой... мини-подвиг. Этот подвиг для себя я совершал, а не для кого-то. Это просто везение мне большое и воля Всевышнего, чтобы я испытание это прошел и вытащил сына оттуда. Понимаете, это все прошло через мое сердце. Вот за эти несколько лет — уже четвертый год идет — я же видел таких же, как мой, в селении нашем, в нашей небольшой общине сельской. Всего там 1000 человек живет. Из них уже не вернутся никогда трое или четверо. Уже не вернутся...