"Безопасность - это слово, имеющее частное и общественное значение. В последние несколько лет в Кавказском регионе произошел коллапс безопасности в обеих сферах"(1). Со словами эксперта Лондонского Института мира и войны Томаса де Ваала трудно не согласиться. В самом деле, понятия Кавказ и конфликты (равно как Кавказ и война, Кавказ и беженцы) оказались словно зарифмованными позднесоветской и постсоветской историей. Из шести межэтнических конфликтов на постсоветском пространстве, переросших в военное противоборство, пять имели место в Кавказском регионе. Это - армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха, грузино-осетинский и грузино-абхазский конфликты, осетино-ингушский и российско-чеченский конфликты (последние два на территории Российской Федерации). Именно Кавказ стал своеобразным "поставщиком" непризнанных государственных образований (Нагорный Карабах, Южная Осетия, Абхазия, Чеченская республика Ичкерия в 1991-1994 и в 1996-1999 гг.). Кавказ накануне и после распада Советского Союза превратился в неиссякаемый источник нестабильности не только для России и государственных новообразований Южного Кавказа. В качестве угрозы своей безопасности Кавказ рассматривают и государства Евросоюза. Растущее количество мигрантов из национальных кавказских республик в составе России и стран Южного Кавказа, как в свое время рост числа беженцев из районов балканских конфликтов заставляет страны Европы все более пристально анализировать процессы в одном из самых нестабильных регионов на постсоветском пространстве не как внешние, а как собственные, внутриевропейские политические факторы. США же, взявшись за роль главного борца с глобальным терроризмом видят в Кавказе мощный потенциал для развертывания новых террористических акций, направленных в том числе и против американских национальных интересов.

При всем расхождении в определении истоков и причин кризисных и конфликтных ситуаций на Северном и Южном Кавказе, при всей разноречивости подходов к их урегулированию и Россия, и Евросоюз, и США сходятся в одном. Устойчивое экономическое развитие, масштабные инвестиции, взаимовыгодное партнерство и полноценная интеграция кавказских держав - России, Грузии, Армении и Азербайджана в международное сообщество невозможны без разрешения вооруженных и перешедших пока (?) в "холодную фазу", а также латентных межэтнических конфликтов на территории бывших союзных республик Закавказья и автономных образований РСФСР. Экономическое процветание Кавказа таким образом (как минимум нормальное экономическое развитие) в значительной степени детерминировано преодолением "коллапса" в сфере безопасности. В перечислении России среди кавказских держав нет оговорки, равно как и политической претензии на "особую миссию" Российской Федерации в регионе и обоснование ее неоимперского статуса. Территория российского Северного Кавказа по своим размерам в два раза превышает территории независимых государств Южного Кавказа вместе взятых. Но характеристика России как "кавказской державы", разумеется, не ограничивается географией. "Кавказский регион, условные северные границы которого пролегают между низовьями Дона и Волги, а южные (опять-таки условно)- по южным границам трех закавказских республик, представляет собой сложнейший, кипящий внутренними антагонизмами, конгломерат несхожих языков, антропологических типов, религий, социальных и политических традиций. И все же - в истории народов региона есть множество общих и сквозных тем, позволяющих условно говорить о некоторой культурно-исторической (если угодно, цивилизационной) общности народов, его населяющих"(2). По словам А.Б.Зубова, "Кавказ- древняя цивилизационная граница Запада И Востока, проходившая между Римской и Персидской империями, затем между Россией и мусульманским югом... Кавказ в отличие от Балкан был далекой периферией своих империй (Османской, Персидской, Российской- С.М.), а его менее выгодное географическое положение- отдаленность от открытых морей и главных торговых путей- делали регион более замкнутым, менее динамичным и богатым"(3). Эта замкнутость "Большого Кавказа" во многом определила взаимосвязанность и взаимообусловленность отдельных его территорий и земель. "Большой Кавказ" был, есть и еще долгое время будет единым социально-политическим организмом, несмотря на границы волюнтаристски начерченные в свое время большевиками и государственные границы, возникшие в результата краха коммунистической империи.

Между тем, в научной литературе этнополитические процессы в северокавказских субъектах Российской Федерации изучаются отдельно от аналогичных проблем в постсоветских государствах Южного Кавказа, хотя очевидно, что целый ряд серьезных этнополитических конфликтов на территории Юга России имеют тесную связь с конфликтами в бывших советских республиках Закавказья и наоборот (грузино-осетинский и осетино-ингушский конфликты, грузино-абхазское противостояние и "чеченский вопрос", армяно-азербайджанский конфликт и проблема взаимоотношений "коренного населения" Кубани и Ставрополья с мигрантами- армянами и азербайджанцами). Российский Северный Кавказ и государства Южного Кавказа связаны не только конфликтами. Их объединяют проблемы "разделенных народов" (лезгины, осетины, аварцы) и незаконно репрессированных народов (турки-месхетинцы).

Армяно-азербайджанское противоборство из-за Нагорного Карабаха привело к значительному перемещению армянских и азербайджанских беженцев на территорию Краснодарского и Ставропольского краев. Армянское население Краснодарского края по официальным данным увеличилось за период с 1989 по 2001 гг. на 42,52%, что составило 244783 чел. (или 3,7% в национальном составе Кубани)(4). На сегодняшний день армяне составляют 12% от числа жителей Туапсе, 15% и 38% соответственно от числа жителей Сочи и Адлера(5). "Армянский вопрос" таким образом стал одним из важнейших общественно-политических факторов на Кубани, а антиармянская риторика стала одним из способов политической легитимации для краевой элиты, списывающей собственные просчеты и ошибки на чужаков-мигрантов. Грузино-осетинское противоборство привело к потоку беженцев из бывшей Юго-Осетинской автономии в соседнюю Северную Осетию. Их "обустройство" в "братской республике" среди прочего было обеспечено вытеснением из Пригородного района ингушей. Грузино-абхазский конфликт способствовал консолидации адыгских национальных движений в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Адыгее и активизации Конфедерации народов Кавказа, ставшего одним из действующих лиц грузино-абхазского противостояния. Разрешение "чеченского вопроса" не в первую, но и не в последнюю очередь зависит от успешного урегулирования ситуации в Панкисском ущелье(6).

Но, пожалуй, наиболее показательной общекавказской проблемой является проблема турок-месхетинцев - народа, депортированного в 1944 г. из двух районов Грузии - Джавахетии и Аджарии в республики Средней Азии. После неудачных попыток репатриации в 1980-е гг., обустройства в центральной России, а также трагических событий 1989 г. в Ферганской долине значительная часть (около 70-75% всех месхетинских турок) обосновалась на территории российского Северного Кавказа(7). По словам председателя общины турок-месхетинцев Сальского района Ростовской области Вахита Асланова, края и области Юга России "больше всего подходили нам по климатическим условиям. Здесь мы могли заниматься делом, которое хорошо знали - овощеводством. Местное население встретило нас неплохо"(8). Вместе с тем, опасность изменения этнодемографической ситуации в "русских регионах" Кавказа, занятие иноэтничными мигрантами потенциально конфликтных (минимум, конкурентных) социальных ниш (рынки, некоторые сферы бизнеса, криминал) придали изначально позитивному (или, по крайней мере, нейтральному) восприятию мигрантов оттенок настороженности и даже враждебности, агрессивности по отношению к ним. Эта позиция была вербализована региональными властями краев и областей Юга России. На совещании по проблемам миграции в Абинске 18 марта 2002 г. с участием чиновников краевого и районного уровней (Абинский район- место компактного проживания месхетинских турок) кубанский губернатор А.Ткачев заявил: "Мы должны защитить нашу землю и коренное население... Это - казачья земля и все должны знать это. Здесь наши правила игры"(9). Инициатива Ткачева по "очищению" Краснодарского края нашла поддержку и в Ростовской области. "Ростовской области грозит смертельная опасность. И эта опасность заключается в нарушении на Дону этнического баланса. Неконтролируемая миграция при попустительстве властей лавиной захлестнула Ростовскую область, донская земля может повторить судьбу югославского Косово", - говорилось в заявлении Всевеликого Войска Донского, написанном вскоре после ткачевских инициатив(10). Между тем, при приеме в челны Совета Европы в 1999 г. Грузия взяла на себя обязательство организовать и провести репатриацию турок-месхетинцев. Однако репатриация турок из областей Северного Кавказа в Грузию тоже не снимает остроту проблемы, так как их возвращение в Самце-Джавахети представляется проблематичным по двум причинам:

1. этот регион со значительным армянским населением, слабо интегрированным в грузинский социум и крайне негативно относящийся к самой идее репатриации месхетинских турок (учитывая и историческую память о геноциде 1915 г.);
2. помимо возможного (в случае полномасштабной репатриации) армяно-турецкого конфликта вероятными кажутся грузино-армянский конфликт и грузино-турецкое противостояние, принимая во внимание неинтегрированность турок в современный грузинский социум)(11).

Таким образом, очевидно, что искусственное разделение этнополитических проблем российского Северного Кавказа и независимых государств Южного Кавказа не способствует адекватному пониманию "вызовов" региональной безопасности и стабильности. Достижение внутренней стабильности на российском Кавказе (а это 10 субъектов Российской Федерации) немыслимо и неотделимо от стабильности в соседней Грузии, на всем Южном Кавказе в целом. То же самое относится и к этнополитической ситуации в новых независимых кавказских государствах СНГ. Без стабилизации на российском Северном Кавказе невозможно говорить о государственной состоятельности Грузии, Армении и Азербайджана. Более того, разрешение общекавказских проблем возможно только на основе многостороннего диалога и совместных усилий по обе стороны Кавказского хребта. Но перед реализацией совместных усилий по урегулированию межэтнического противоборства необходимо четкое и более адекватное понимание причин, их породивших.

Настоящая статья не является очередной попыткой констатировать уникальность Кавказского региона с точки зрения его особой по сравнению с другими территориями СНГ, а также не предполагает простое дескриптивное изложение основных этапов региональных этнополитических конфликтов (грузино-абхазский, грузино-осетинский, армяно-азербайджанский, осетино-ингушский, российско-чеченский) и определение путей их урегулирования. Обозначенные выше вопросы достаточно подробно изложены в современной политологической литературе и публицистике. Цель нашей публикации, сколь амбициозно она не звучала бы, попытаться диагностировать (как минимум обозначить подходы к диагностике) причины особой кавказской конфликтности и пунктирно определить пути ее возможного преодоления.

На наш взгляд, для поиска ответа на главный "вызов" политической стабильности и безопасности в регионе нужна правильная диагностика такой страшной болезни, как межэтническое противоборство, без лечения которой говорить о любом самом незначительном бизнес-плане не представляется возможным. Оговоримся сразу. Речь идет не об экономике вообще. В конце концов, рабовладельческая экономика независимой Ичкерии, трансграничный наркотрафик, торговля оружием и многочисленные "черные" и "серые схемы", деление бизнеса на "свой" и "чужой" по этническому принципу с последующим административным давлением на чужаков - можно также рассматривать как экономическую (предпринимательскую) деятельность. Незаконную, нетранспарентную, но требующую деловых навыков, предприимчивости, приносящую значительные профиты ее участникам.

Например, финансовые аферы дудаевского режима (фальшивые авизо и подделка финансовых документов) принесли доход их организаторам на сумму равную 4 трлн. рублей (неденоминированых). В 1992-1993 гг. авиадиспетчерские службы России ежемесячно фиксировали в среднем 100-150 несанкционированных вылетов крупных авиалайнеров из Чечни за пределы этой республики и Российской Федерации в страны Ближнего Востока и Африки с наркотическим грузом. Значительная часть героина также "переправлялась через грузинских "друзей". Теми же частными самолетами партии наркотиков отправлялись в Кутаиси, перегружались там в грузовики или вертолеты и досталялись в порт Поти... По некоторым сведениям, по грузинскому каналу в 1994 году было переправлено около 15 тонн героина чеченского производства. Еще около 5 тонн было вывезено через порты Абхазии.

Отдельного разговора заслуживает "второе издание рабовладельчества" в мятежной республике. Количество рабов в независимой Ичкерии не поддается (хочется верить, пока не поддается) точному определению. По данным депутата Госдумы РФ от Чечни Асламбека Аслаханова число рабов в "мятежной республике" в период ее фактической независимости в 1996-1999 гг. равнялось 70 тыс. человек. Обозреватель Общественного Российского телевидения (ОРТ) Александр Любимов в одной из ТВ-передач отметил, что в его поименную картотеку занесено более 3800 освобожденных рабов. О масштабах рабства в Чечне, по мнению А.Е.Криштопы, позволяет судить такая деталь: "множество жилищ, построенных или оборудованных... в 1996-1999 гг. имеют в подвальном пространстве специальные помещения для содержания рабов (по TV демонстрировались даже случаи, когда на нарах была надпись: "для кафиров" (то есть "неверных", немусульман))"(13). Между тем, социально- экономическая "эффективность" рабства была продемонстрирована. В 1996-1999 гг. руками рабов возводилась стратегически важная для мятежной республики дорога в Грузию.

Выгодным бизнесом в "мирные" периоды стал захват заложников и их последующее освобождение за солидный денежный выкуп. По данным "Новой газеты" 28 декабря 1998 г. командир бамутского полка Руслан Хархароев получил более 1 млн. долл. США за освобождение двух журналистов, а за солдат российской армии - по 15 тыс. долл. США. Свобода директора кизлярского коньячного и его жены была оценена братьями Ахмадовыми из Урус-Мартановского района в 3 млн. долл. США(14). В октябре 1998 г. цивилизованный мир был потрясен телерепортажами из Чечни: телезрителям были продемонстрированы отрезанные головы похищенных в Грозном сотрудников компании "Чечентелеком" британцев Питера Кеннеди, Дарелла Хики, Рудольфа Печи и новозеландца Стенли Шона. За их выкуп известный полевой командир Арби Бараев требовал сумму в 10 млн. долл. США. Даже за обезглавленные трупы "ичкерийские революционеры" считали возможным просить 8 млн. долларов(15).

Говоря об экономических перспективах Кавказа мы подразумеваем не описанные выше экономические модели, а развитие в регионе открытой экономики, основывающейся не на архаичных институтах и представлениях о праве и деловой активности. Поэтому нам представляется необходимым проведение диагностики межэтнической нетерпимости и конфликтности, базирующейся не на юридически безупречных формулах международного права, статьях Устава ООН, и т.п. Диагностики, не ограниченной модными ныне геополитическими изысками и "геолого-минералогическими" прогнозами по поводу очередной добытой баррели нефти на шельфе Каспийского моря (как будто до эпохи борьбы за нефть и прочие ресурсы Кавказ был оазисом мира и процветания). В определении первопричин нынешнего масштабного межэтнического противостояния на Кавказе потребуются нетрадиционные подходы, выходящие за рамки сугубо правовых размышлений и юридической казуистики. Проблема в том, что Кавказ - это регион с укорененной традиционалистской культурой (в самом широком смысле). Здесь обычное право, кровная месть, принадлежность к тому или иному семейному клану или тейпу означает намного больше, чем формально-юридические документы (Конституция, законодательство). Поэтому для анализа проблем Кавказа потребуется учет многочисленных иррациональных факторов, с трудом порой поддающихся формальной логике. Если бы проблема сводилась только к ресурсам и финансам с последующим правовым закреплением позитивных экономических результатов, то чего было бы проще реализовать в том же Нагорном Карабахе план американского ученого Пола Гобла по обмену территориями. В результате реализации плана Гобла образовался бы соединительный проход между Нахичеванью (анклавной территорией под азербайджанской юрисдикцией) и остальным Азербайджаном. Это было бы достигнуто путем передачи под власть Азербайджана части армянской территории. Но взамен Армения получала бы армянонаселенную часть Нагорного Карабаха. Реализация плана предполагала инвестиции из США и стран Европы. Но план Гобла так и остался планом, так как натолкнулся на совершенно иррациональный с точки зрения западного человека аргумент(16). Передавать "свою землю" своему противнику нельзя. Сделать это означает лишь одно- перестать быть представителем своего народа (этноса). И против этого аргумента не пройдет ни один самый блестящий бизнес-план, рассчитанная на годы инвестиционная и самая безупречная правовая конструкция.

Проблема в том, что у народов Кавказа (и Южного, и российского Северного) за века исторического развития сложилось свое понимание этнической идентичности, существенно отличающейся и от "немецкой" концепции нации (по крови), и от "французской" (по гражданству). Центральным моментом "кавказской" идентичности выступает "своя" земля. Родная земля здесь рассматривается как святыня, как нечто совершенно независимое от ее экономической или геополитической ценности. Абхазской стороне предлагается план возвращения грузинских беженцев в Гальский район, где они составляют подавляющее большинство. Вам же выдвигают контраргумент о древней абхазской Самурзакани (территория нынешнего Гальского района Абхазии - С.М.), где большинство было этнически абхазским(17). Ту же абхазскую элиту обвиняют в проведении этнической чистки, которой подверглись в 1993 г. более 200 тыс. грузин (составлявших численное большинство республики), а в ответ нам представляют таблицы, из которых следует, что к началу вооруженного конфликта между грузинами и абхазами в 1992 г. грузины оказались большинством в результате процесса "грузинизации" абхазской территории, проводимой руководством Грузинской ССР. Напротив, грузинскую сторону вопрошают об обоснованности силового подхода к разрешению абхазской проблемы. Самый распространенный аргумент в ответ имеет приблизительно такую систему аргументации. Это - земля, принадлежащая Грузии и никто кроме Грузии не имеет права устанавливать там свои порядки. Получается замкнутый круг. Армянская сторона говорит о более древнем своем появлении на территории Карабаха, а азербайджанская о государственности своих соплеменников на этой же территории (Иреванское, Нахчыванское. Карабахское ханства). Если же говорить об осетино-ингушском конфликте, то ингушская сторона настаивает на территориальной реабилитации на основании соответствующих статей "Закона о реабилитации репрессированных народов" (рассматривая часть Пригородного района Северной Осетии как "свою" этническую территорию, "колыбель ингушского народа"), а осетинская сторона не готова поступиться ни метром "своей территории"(18).

Впрочем, концепт "своя территория" не является прерогативой исключительно неславянских этносов. Если говорить о так называемых "русских регионах" Кавказа (Ростовская область, Краснодарский и Ставропольский края), то в массовых умонастроениях жителей этих территорий присутствует восприятие "своей земли", как российского форпоста, территории, завоеванной у враждебного окружения, а затем освоенной и интегрированной в состав России(19). Выше мы уже приводили характерные для подобного подхода высказывания первых лиц ростовского и краснодарского истеблишмента. Применительно к политическим региональным элитам, и к массовым стереотипам можно говорить о комплексе "settler states" и "пограничного" "защитного" ("охранительного") сознания ("border mentality")(20). Отсюда и ксенофобия (мигрантофобия), и стремление закрепить в основных законах регионов - уставах тезис о казачестве как "коренном населении", и перенос стереотипов из прошлого в актуальный политический контекст.

В результате при таком подходе общественно- политические "картинки" мира разных конфликтующих сторон на Кавказе всегда будут непересекающимися параллельными прямыми. Для грузин борьба за Южную Осетию будет защитой грузинского "Самачабло", а для осетин борьбой против "малой империи"(21). Армянская "историософия" будет "брать план" Сумгаита и Баку, а азербайджанская ограничится только панорамой Ходжалы(22). Грузинская сторона будет помнить одну лишь этническую чистку 1993 г., а абхазы - процесс насильственной грузинизации и вторжение войск Госсовета Грузии в августе 1992 г. Осетинская сторона будет говорить об агрессии со стороны Ингушетии в октябре 1992 г., а ингушская педалировать тему 70 тыс. беженцев из Пригородного района. Кубанская или донская региональные элиты будут при обращении к "армянской" или "турецкой" теме говорить об угрозе "второго Косово", а мигранты игнорировать общественные установки "коренного населения" и отдавать приоритет обычному праву перед государственным. Если рисовать образ формирования подобной "картинки", то это будет похоже на просмотр киноленты с купюрами. Только каждая сторона делает свои купюры без учета купюр своих визави.

"Своя земля" как идеологический концепт предполагает приоритет этнической коллективной собственности. Этнос и только он может выступать верховным собственником и распорядителем этой земли. При этом (в отличие от обоснования прав собственности в гражданском праве) права на "свою землю" трактуются произвольно, на основе исторического "презентизма", без учета реальных фактов прошлого. Тот факт, что последовательная реализация принципа jus primae occupationis в конечном итоге обесценивает сам концепт "своей земли", в сознании лидеров национальных движений на Кавказе не является логическим противоречием. В самом деле, если следовать этой логике, то у греков будет не меньше прав на Абхазию, чем у абхазов и грузин, а у удин можно будет признавать "заинтересованной стороной" в защите "своего" Карабаха. В конце 1980-х гг., когда вследствие "большого провала" коммунистического проекта (его идеологии и практики) и последовавшей затем политической либерализации, образовался идеологический вакуум, на Северном и Южном Кавказе он был немедленно заполнен привычным и придавленным большевистским прессом концептом "своей земли". Этот принцип стал главным лозунгом этнонационалистических движений, пришедших к власти на смену республиканским коммунистическим элитам. Легитимация власти в государственных новообразованиях Южного Кавказа и республиках Северного Кавказа в составе России проходила на основе "принципа крови" именно под лозунгом создания "своих" государств (субъектов федерации), выражающих интересы "своей" земли. Но следование этому принципу в конечном итоге заложило мину замедленного действия под легитимность новых государств и национальных образований. При этом под легитимностью следует, на наш взгляд, понимать не только восприятие власти как законной, но и как власти, выражающей интересы граждан. "Одна нация (этнически понимаемая) - одно государство" - не самый лучший подход для обеспечения легитимности власти в странах с полиэтничным и поликонфессиональным составом населения и с многочисленными образами "своих земель". Очевидно, что государство, построенное по принципу "Грузия для грузин" окажется чужим и нелегитимным для осетин, абхазов и армян (Джавахетия), а "Азербайджан для азербайджанцев" никогда не будет приемлем для армянской общины. Очевидно также, что Адыгея рассматриваемая как результат волеизъявления "коренного народа" не будет "своей" для более, чем 60 % русского населения этой республики.

Следствием кризиса легитимности на Кавказе стало не только появление слабых и недееспособных независимых государств, а потому представляющих угрозу для региональной и международной безопасности. Но три независимых государства Южного Кавказа, переживающих кризис легитимности, тем не менее, признаны мировым сообществом. Однако за последние 12 лет на Кавказе было создано также три непризнанных образования - Нагорный Карабах, Абхазия и Южная Осетия. По мнению британского эксперта Томаса де Ваала, "должно быть, это мировой рекорд и не имеет смысла рассматривать это как временное явление, которое само по себе исчезнет"(23). Эти образования успели обзавестись многими атрибутами государственности - госсимволикой, правительством и парламентом, бюджетом, армией, полицейскими силы и структурами безопасности, разработали основы национальной идеологии. Естественно, что самопровозглашенные государства нельзя рассматривать как государства в полном смысле этого слова. Тем паче, вести речь об их легитимности. По словам того же Томаса де Ваала, "не следует забывать, что эти образования утвердились как самоуправляющиеся единицы, только избавившись от больших сообществ..."(24). А претензии на легитимность самопровозглашенных структур также основывались на апелляциях к "своей земле". Родившись в результате "бегства" от нелегитимности признанных образований Южного Кавказа, непризнанные государства сами оказались в той же ловушке. Круг замкнулся.

Если же говорить о нацреспубликах в составе России, то последствия реализации концепта "своей земли" не были столь разрушительными по своим масштабам (за исключением Чечни). Тем не менее, опасны тенденции этнической гомогенизации в северо-кавказских субъектах федерации. Так, по мнению владикавказского исследователя, А.Б.Дзадзиева можно говорить о "моноэтнизации Дагестана", поскольку удельный вес дагестанских народов в численности населения республики увеличился с 80 до 85% (за межпереписной период, 1989-2002 гг.), тогда как удельный вес русского населения сократился с 9 до 5%, представителей других этносов с 11 до 10%. Удельный вес "титульных" этносов в численности населения Северной Осетии и Кабардино-Балкарии вырос в 1989-2002 гг. соответственно с 53 до 60% и с 58 до 65%, а Адыгеи и Карачаево-Черкесии соответственно с 22 до 24% и с 51 до 57%. Доля же русского населения в четырех указанных выше республиках уменьшилась соответственно с 29,9 до 23,4%, с 32 до 27,2%, с 68 до 65,8%, с 42,4 до 35,8%(25). Если же говорить о Чеченской республике, то процесс ее этнической гомогенизации иначе как "исходом" русского населения назвать нельзя. По данным последней Всесоюзной переписи 1989 г. в Чечено-Ингушской АССР проживало 294 тыс. русских. Число же русских беженцев из "мятежной республики" определяется в 220 тыс. человек. К последствиям "суверенизации" Чечни следует добавить и гибель 21 тыс. чел. русских (эта цифра не включает количество погибших период боевых действий)(26).

Но возможно ли разорвать этот порочный круг? Было бы серьезной ошибкой трактовать ожидания признанных и непризнанных образований на Юге Кавказа, а также национальных образований на Северном Кавказе исключительно как утопии и иллюзии. За этими утопиями стоит тысячелетний исторический опыт. В условиях обретения политической свободы кавказские социумы принялись спасать самое дорогое с их точки зрения, - свою этническую идентичность, не сопрягая этот процесс а разрушением идентичности чужой. Защита своих прав на Кавказе стала одновременно нарушением прав чужих, "не наших". Но признав данный тезис, не стоит впадать и в другую крайность - признание культурологической "инаковости", "уникальности" кавказской цивилизации, ментальности и т .п. Если бы эта "уникальность" получала импульсы в замкнутом географическом (геополитическом) пространстве, то можно было бы признать это самое пространство особой этнографической территорией. Но в условиях глобализации "вызовы", идущие с Кавказа затрагивают уже не только интересы такой кавказской державы, как Россия (напомним, что территория Северного Кавказа в два раза больше Закавказья), но и стран Европы, и США. Отсюда и необходимость международной кооперации ведущих государств мира в обеспечении легитимности на Юге Кавказа. Как же приблизиться к разрешению этой задачи? Очевидно, что денежными вливаниями и финансовой поддержкой "мирного процесса" дело не решить. Это показали такие не менее "проблемные" региона как Балканы и Ближний Восток. Защитники "своей земли" охотно "осваивают" средства, идущие на защиту мира и прогресса для продолжения борьбы за этническую чистоту. Поэтому, на наш взгляд речь должна идти о масштабной идеологической (интеллектуальной) работе, рассчитанной на годы и десятилетия нацеленной на изменение самих основ представлений о нации, этносе, их правах и взаимоотношениях. По сути, дело идет о масштабной культурной трансформации в политическом и социальном сознании кавказских народов. "Видимо, историческая справедливость все же имеет свои пределы. Иногда попытки вернуться к прошлому становятся актом исторической несправедливости по отношению к настоящему", - считает профессор Украинского Национального института стратегических исследований Б.Парахонский(27). Эту истину в конечном итоге должны понять и принять лидеры как признанных, так и не признанных государственных образований на Юге Кавказа. Если же говорить о Северном Кавказе, то перед российским государством стоят такие важнейшие задачи как формирование российской гражданской нации, которая могла бы стать интеграционной формой для различных российских этносов. Через 10 лет после принятия Основного закона России необходимо наконец наполнить конституционную формулу "многонациональный народ РФ" реальным смыслом и содержанием, а также начать процесс деэтнизации политики и деэтатизации этничности. Последняя мера вовсе не сводима к таким бюрократическим экзерсисам как укрупнение регионов или "губернизация". Главное - перестать (через принятие пакета законов) рассматривать этнически сконструированные образования как политический результат волеизъявления того или иного этноса и отказаться от практики деления населения на "коренных", "титульных" и "пришлых".

Историю нужно оставить кабинетным ученым и вывести ее из актуального политического процесса. Отказ от этой работы, упрощенчество и сведение проблемы урегулирования на Кавказе к нефти и "обмену территориями" не предотвратит угроз международной безопасности и стабильности, поступающих с кавказских гор. А без преодоления "коллапса" в сфере безопасности экономическое освоение региона так и останется недостижимой мечтой.

Примечания

(1) Ваал Т. де Угрозы безопасности на Южном Кавказе //Вестник Европы.- 2003.- Т. VII-VIII. С.35.

(2) Рашковский Е.Б. "Кавказский меловой круг": трагические судьбы региона //Pro et contra. 2002. T. 7. № 3. С.164

(3) Зубов А.Б. Будущее России на Кавказе в свете исторического опыта //Социально-политическая ситуация на Кавказе: история, современность, перспективы. М., 2001.

(4) Ракачев В.Н. Толерантность и комплиментарность в межэтнических отношениях (на примере Краснодарского края) //Толерантность и поликультурное общество. М., 2003. С. 99. См.также Храмчихин А.А.Русские регионы Северного Кавказа: политическая ситуация, внутренние проблемы, взаимоотношения с федеральным центром //Социально-политическая ситуация на Кавказе: история, современность, перспективы. М., 2001. С. 121.

(5) Рязанцев С.В. Современный демографический и миграционный портрет Северного Кавказа. Ставрополь. 2003. С. 125.

(6) Маркедонов С.М. "Грузинский парадокс" в российской политике //Международные процессы. - 2003.- № 1.- С. 118.

(7) Рязанцев С.В. Указ.соч. С.134.

(8) Бондаренко М. На Дону говорят по-турецки //Независимая газета.- 2002.- 16 сентября.

(9) The Situation of Meskhetian Turks in Krasnodar krai of the Russian Federatuon. The report prepared by Russian net against Racial discrimination //School of peace. – 2002.- October. - Issue № 10 (20).

(10) Бураков И. На Дону знают, кто во всем виноват //Время новостей.- 2002- 17 апреля

(11) Об этнополитической ситуации в Самце-Джавехети см. Новикова Г.В., Дашко В.И. Самце-Джавахети: в эпицентре интересов //Грузия: проблемы и перспективы развития. М. 2002. Т.2. С.229-255.

(12) Чечня в пламени сепаратизма. Саратов. 1998. С. 103-108. Данное издание подготовлено с привлечением неопубликованных ранее материалов Архива Президента Российской Федерации.

(13) Криштопа А.Е. Заметки на полях кризиса //Защита будущего. Кавказ в поисках мира. М., 2000. С.190.

(14) Новая газета, 28 декабря 1998 г.

(15) Марущенко В.В. С Северный Кавказ. Трудный путь к миру. М., 2001.. 81.

(16) Коппитерс Б. Федерализм и конфликт на Кавказе. Рабочие материалы Московского Центра Карнеги. М., 2002. № 2. С. 8-9.

(17) Одним из аргументов абхазской стороны в споре о принадлежности Гальского района Абхазии является доказательство абхазского происхождения нынешних грузинских и мингрельских фамилий. "...такая переделка наблюдается во всей Абхазии. Абхазские названия поставлены впереди: Ачба-Анчбая (Анчабадзе), Чачба- Шарашия (Шервашидзе). Маршань- Маршания, Эмхи-Эмухвари..." (Цит. по: Басария Самурзаканцы или мурзаканцы // Материалы по истории Абхазии. Вып. 1. Сухуми. 1991. C.30.

(18) На территории Пригородного района располагается село Тарское (Ангушт), от названия которого был образован этноним "ингуши". Проблема Пригородного района нашла отражение и в Основном законе Республики Ингушетия (ст.11.).

(19) И Дон, и Кубань и Ставрополье вошли в состав Российского государства только в конце XVII- первой половине XIX вв. Донские казаки, осваивали в XVI-XVII вв. территорию Дикого поля, которая было спорной землей между Российским государством и Османской империей и принесли присягу на верность службу русским царям только в 1671 г. Кубань входила в состав Крымского ханства до его включения в состав Российской империи в 1783 г., а появление там Черноморского казачества относится к 1792 году. Колонизация же Ставрополья стала следствием утверждения России на Кавказе в начале XIX века.

(20) Bassin M. Tutner, Solovev and the Frontier Hypothesis: the Nationalist Significance of Open Spaces //Journal of Modern History. 1999. Vol.65. N 3.; Rieber A. Changing Concepts and Constructions of Frontiers: A Comparative Historical Approach //Ab imperio.- 2003.- № 1. "Settler state" - обозначение в англоязычной политологической и исторической литературе сообщества, которое сформировалось в результате завоевания и последующего освоения ранее "враждебной" (спорной или нечейной) территории. Массовое сознание у членов подобных сообществ характеризуется как "пограничное" ("border mentality"). В его основе - стихийное стремление сохранить ранее приобретенную территорию, приобретающую в глазах членов "settler state" сакральные черты.

(21) В постсоветской грузинской политологии, историографии и публицистике территорию Южной Осетии называют Самачабло (по имени феодального владения грузинских князей Мачабели). Используются также такие названия как Шида Картли (то есть внутренняя Картли. Картли - историческая область Грузии) или Цхинвальский район (Цхинвали- столица Южной Осетии). См. Анчабадзе Ю.Д. Национальная история в Грузии: мифы, идеология, наука //Национальные истории в советском и постсоветском государствах /Под ред. К.Аймермахера, Г.Бордюгова. М., 1999. С. 175.

(22) В фокусе внимания армянских историков и политологов находятся антиармянские погромы 26-27 февраля 1988 г. в Сумгаите и начала января 1990 г. в Баку. В центре внимания азербайджанских экспертов - армянское военное наступление в ночь с 25 на 26 февраля 1992 г. на город Ходжалы, закончившиеся гибелью гражданских лиц. При этом и армянская, а азербайджанская стороны используют в оценках политики друг друга понятие "геноцид". См. Приложение IV. Национальная история в публицистике и повседневной жизни. Азербайджанская Республика. Указ президента Азербайджанской республики о геноциде азербайджанцев //Национальные истории в советском и постсоветском государствах... C. 402-404.; Мелик-Шахназарян Л. Военные преступления Азербайджана против мирного населения Нагорно-Карабахской Республики

(23) Ваал Т. де Указ.соч. С. 38.

(24) Там же.

(25) Дзадзиев А.Б. Динамика численности и этнического состава населения республик Северного Кавказа в межпереписной период 1989-2002 годов //Бюллетень Владикавказского института управления. Владикавказ. 2003. - № 10. - С. 148.

(26) Маркедонов С.М. Чечня. Война как мир и мир как война //Ab imperio.- 2001. - № 4. К сожалению, проблема русского населения Чечни не получила своего систематического исследования и была проигнорирована российской государственной властью в период подготовки и проведения референдума по Основному закону республики в декабре 2002- марте 2003 гг.

(27) См. здесь.

2007 год