В последнее время в российских СМИ прошел ряд материалов, мягко говоря, несколько озадачивших читающую публику в Абхазии. Речь идет о предложении России стать гарантом территориальной целостности Грузии в обмен на отказ последней от вступления в НАТО(1). В дополнение к этому 21 марта 2007 г., отвечая на вопросы депутатов Российской Госдумы в рамках "правительственного часа", в том числе о перспективах признания Южной Осетии и Абхазии, министр иностранных дел РФ Сергей Лавров сказал, что "по окончании военных конфликтов с Грузией эти республики остались вне системы грузинского социального обеспечения. Мы отвечаем за социальные проблемы (в этих непризнанных государствах)". При этом Лавров "призвал не увязывать решение проблемы непризнанных республик с ситуацией вокруг Косово. Любая развязка вокруг косовского урегулирования создаст прецедент"(2).

Возникает вопрос, означает ли это высказывание, что путинская формула косовского прецедента для непризнанных республик постсоветского пространства претерпела определенные изменения? Между тем именно эта, широко растиражированная в СМИ формула, вызвавшая неоднозначные оценки и в официальной дипломатической среде, оказала чуть ли не эйфорическое воздействие, по крайней мере, на часть абхазского общества — появилась устойчивая надежда, если не полная уверенность, на то, что "заграница (в данном случае - Россия) нам поможет", т.е. признает. Вероятно, отчасти по этой причине, появилось мнение, что для Абхазии сейчас даже важнее международного признания состояться изнутри как независимое демократическое государство, что, впрочем, многими понимается как "последняя битва" за власть (естественно, вместе с доступом к ресурсам) во благо этой самой независимости.

Пафос этих идей понятен, но, думается, что последние заявления со стороны стратегического союзника Абхазии, которому совсем недавно абхазские политики были готовы доверить контрольный пакет акций в сфере безопасности Абхазии, вероятно, должны были возыметь некий отрезвляющий эффект. Во всяком случае, рецидивы 90-х годов, когда Россия вдруг начинает вновь примерять на себя мандат гаранта "территориальной целостности Грузии" или вести торг с ней по поводу независимости Абхазии свидетельствуют по меньшей мере о том, что, во-первых, Россия все еще не определилась окончательно со своей стратегией на Южном Кавказе и в Грузии, в частности, а, во-вторых, явно недооценивает эффект этих заявлений на общественное мнение в Абхазии в то время как роль общественных настроений в качестве своего рода стратегического внешнеполитического ресурса, которым вряд ли стоит пренебрегать, очевидна.

Неслучайно, и абхазские руководители самого высокого ранга, представляющие в коалиционном правительстве различные политические силы общества, — вице-президент Р. Хаджимба, секретарь совета безопасности С. Лакоба и министр иностранных дел С. Шамба сделали в этот период заявления, явно выходящие за рамки собственно грузино-абхазских локальных противоречий и затрагивающие широкий спектр проблем региональной безопасности на Кавказе. Что особенно важно - хотя это были разные и вряд ли предварительно скоординированные заявления - все они в итоге содержали аргументы, сфокусированные не только и даже не столько вопреки обычной традиции на национальных интересах собственно Абхазии, сколько на геополитических интересах, главным образом, России и косвенно других игроков в регионе, связанных так или иначе с возможностью признания Абхазии. Другими словами, Абхазия четко позиционировала свою геополитическую значимость и роль в регионе, тем самым, выступив как, де-факто, игрок регионального уровня. Именно эта тактическая внешнеполитическая линия — линия на обоснование геополитической целесообразности международного признания Абхазии с точки зрения стратегических интересов ведущих держав в сегодняшних условиях "права силы и геополитического интереса" на международной арене (в противовес праву "исторической справедливости" и так называемому "прецедентному" праву) может, вероятно, стать более эффективной и успешной в реализации национальных приоритетов внешней политики Абхазии.

Осознание необходимости выработки различных стратегий государственного развития в условиях, продолжающегося со времен распада СССР геополитического передела, привела к активизации внутренней общественной дискуссии в Абхазии. Времени идеологических монополий, установившихся и жестко охранявшихся недавнее время назад в различных элитах общества — во власти, в НПО, в оппозиции - к счастью, кажется, проходит конец и наступает время понимания общих угроз и интересов, а, следовательно, и поисков наиболее убедительных аргументов в защиту права на независимость в режиме обычных споров и обсуждений, в которых рождается истина, а не "предатели народа" или "враги миротворчества".

Характеризуя общие угрозы безопасности, С. Лакоба(3) (19.03.07) обращает внимание на тот факт, что не только Абхазия (это даже не говорится, а подразумеется само собой), но и весь регион с присутствующими здесь интересами Запада и Москвы может быть дестабилизирован в связи с готовящимся вступлением Грузии в НАТО. Он отметил, что связанные с этим действия США "развязывают руки" Москве и вызывают ропот в Европе. "Хотя НАТО и американская организация, нельзя забывать о том, что в нее входят и страны Европы, в том числе и старой Европы - Германия, Франция и другие... Сложившееся хрупкое равновесие на Кавказе может в одночасье рухнуть и по принципу домино привести к ситуации, когда придется ставить крест на западных энергетических проектах." Энергоресурсы и обеспечение безопасности их транспортировки является едва ли не главной причиной расширения присутствия Запада и НАТО на Южном Кавказе. Логика данного заявления приводит к выводу, что в первоочередные задачи Запада на данный момент входит обеспечение безопасности трубопроводов любой ценой, и если вариант урегулирования с позиций территориальной целостности Грузии оказывается малоэффективным, долгосрочным и трудно прогнозируемым именно с точки зрения стабильности, то более реалистичным и выгодным подходом может стать закрепление существующего статус-кво. Плохо или хорошо, но, тем не менее, именно сложившееся в рамках этого геополитического статус-кво хрупкое равновесие позволило осуществить строительство трубопроводов и его уже готовящийся запуск. Поэтому с прагматической точки зрения необходима его легитимация как минимум в виде мирного договора между сторонами конфликта с надежными гарантиями невозобновления военных действий. Высокие риски для безопасности энергоносителей и необходимость стабильного тыла — вот наиболее важные и на самом деле весьма чувствительные аргументы для Запада, который под влиянием собственных геоэкономических интересов может скорректировать в дальнейшем и политическую позицию по Абхазии.

В Заявлении Р. Хаджимба(4) акцентируется другой аспект региональной безопасности. Возможная дестабилизация ситуации в зоне грузино-абхазского конфликта в результате вступления Грузии в НАТО и применения ею силы против Абхазии может, во-первых, серьезно дестабилизировать территории родственных абхазам народов, а, во-вторых, серьезно ослабить политическое влияние Москвы на Северном Кавказе в силу возможного продвижения НАТО к ее границам. Это заявление содержит также указание на весьма чувствительный теперь уже для России момент использования новой дестабилизации на Северном Кавказе в целях ослабления ее геополитического влияния в регионе в целом.

Соответствующие геополитические акценты расставлены и в Заявлении С. Шамба Интерфаксу.(5) Тот факт, что в отличие от балканских республик, относительно быстро (по сравнению с 15-тилетним стажем неурегулированного грузино-абхазского конфликта) получивших независимость в 90-е годы в очень похожей этнополитической и международно-правовой ситуации, лишний раз свидетельствует о том, что заинтересованные страны, в данном случае Россия, так и не определились окончательно со своими конкретными приоритетами в этом конфликте (поскольку получить все сразу возможно не всегда, а чаще - крайне редко). Германия и Австрия в 1991 г. с нарушением международной процедуры волевым путем первыми признали Хорватию и Словению еще до распада Югославии и тем самым сделали процесс распада союзного государства необратимым только потому, что у них было четкое понимание собственных геополитических интересов и приоритетов. Россия не смогла воспользоваться этим прецедентом на бывшей советской территории в начале 90-х г., когда ее влияние на Южном Кавказе еще не оспаривалось Западом всерьез, именно потому, что не имела четких стратегических приоритетов, а проводившаяся в те годы политика манипулирования сторонами (хотя и в большей степени ориентированная на Грузию) в итоге привела к угрозе полной потери влияния не только в Грузии, но и на всем Южном Кавказе.

Сегодня Россия уже не сможет воспользоваться балканским прецедентом 90-х годов, даже если захочет, потому что, как справедливо замечает С. Шамба, прецеденты имеют свойство терять актуальность — и правовую и геополитическую. Тактика и стратегия Запада в прежних конфликтах на Балканах сегодня повторяется в Косово. Очень четкая и последовательная позиция на отделение края от Сербии, осуществлявшаяся в ряд этапов, в том числе и с помощью вооруженного вмешательства НАТО в 1999 г для нейтрализации военного преимущества сербов, а затем принятие резолюции 1244 СБ ООН, где формально подтверждалась территориальная целостность Сербии, но продолжалось этническое выдавливание из края и межэтнические столкновения даже несмотря на присутствие международных сил. Таким образом, были созданы определенные предпосылки — и политические, и идеологические - для обоснования необходимости отделения Косово от Сербии. Причем, международно-правовые аргументы (на которых преимущественно настаивает Запад в грузино-абхазском случае, например, приоритет принципа территориальной целостности) как-то особо и не акцентируются. Главный аргумент за отделение — это, во-первых, то, что Косово находится под мандатом ООН с 1999 г. и потому не имеет никакого сравнения с другими конфликтными регионами, не охваченными администрацией ООН (тезис, мало что объясняющий с точки зрения позиций конфликтующих сторон), а, во-вторых, невозможность сосуществования сербов и албанцев в силу очень тяжелого и исторически отягощенного этно-религиозного конфликта, что оспаривать действительно сложно.

Показателен в этом смысле тот факт, что после Второй мировой войны, когда Косово в очередной раз вернули в состав объединенной Югославии, Иосип Броз Тито запретил изгнанным сербам возвращаться в Косово во избежание столкновений на национальной почве. Показательно и то, что после известного высказывания В. Путина о возможной универсальной косовской модели урегулирования для постсоветских конфликтов, официальные западные представители и эксперты тут же выдали формулу, в соответствии с которой все эти конфликты уникальны и не похожи на косовский, а именно, косовский конфликт имеет совершенно иную природу и потому в интересах стабилизации региона и всей Европы восстановление юрисдикции Сербии над Косово невозможно.

Экс-премьер-министр Словацкой Республики в 1991—1992 гг. Ян Чарногурский, противник Косовской независимости, тем не менее, тоже следующим образом квалифицирует конфликт в Косово: "Хотя распад Югославии и сопровождался несколькими кровопролитными конфликтами, но ни в одном из них, пожалуй, устремления противостоящих сторон не были столь далеки друг от друга, как в косовском случае. Спор о принадлежности края выходит за рамки территориального и политического конфликта, поскольку в его основе лежит эмоциональное восприятие противоборствующими сторонами своих национальных и культурно-исторических идентичностей"(6).

Многие в Абхазии соглашаются с подобной трактовкой грузино-абхазского конфликта как конфликта не просто этнополитического, но и как конфликта идентичностей, в данном случае, национальных идентичностей. Единственное отличие заключается не в том, что в грузино-абхазском случае конфликт был менее тяжелым (как это измерить?!), а в том, что в косовском случае помимо этнического серьезное значение имел и собственно религиозный фактор. Существует целое направление в новейшей конфликтологии, посвященное конфликтам идентичностей, которое на теоретическом уровне объясняло эту совершенно особую природу конфликтов, не подлежащих урегулированию с позиций политического компромисса(7). Эта категория конфликтов разрешается только на основе полного удовлетворения позиций конфликтантов, подвергающихся угрозе потери фундаментальных человеческих потребностей — а к их числу, по признанию экспертов, относятся идентичность и безопасность, но никак не политико-экономические или даже геополитические интересы. Именно таким и является грузино-абхазский конфликт — не подлежащий урегулированию с позиций политического компромисса, но имеющий такие же возможности разрешения, как и многие балканские конфликты, т.е. с учетом их реальной природы и конфликтогенеза.

Нет необходимости подробно останавливаться на этом вопросе, поскольку автором было уже проведено довольно много исследований по этой теме. Напомним лишь один из важных фрагментов концепции грузино-абхазского конфликта как конфликта национальных идентичностей: "Абхазы считали, что грузинская этническая политика покушалась не только на политические и гражданские права абхазов, но и на их национальную идентичность... в понимании абхазов требование независимости — это вопрос "жизни или смерти" их этнической идентичности, напрямую связанный с базовой потребностью в безопасности. Потеря независимости для абхазов с учетом их исторического опыта вхождения в состав других государств и современного демографического состояния чревата чрезвычайно высокими рисками в связи с сохранением идентичности и обеспечением безопасности. Территориальная целостность трактуется абхазами скорее как категория интересов грузин, в том числе, в расширении жизненного пространства, т.е. в аспекте улучшения качества жизни. Отказ от требования восстановления территориальной целостности не влечет каких-либо серьезных рисков для безопасности и идентичности грузин на территории собственно Грузии. Поэтому в глазах абхазов "весовые категории" независимости, несущей сущностный смысл базовой потребности, и территориальной целостности, выступающей скорее как категория интересов, несопоставимы.

По-видимому, именно принципиальное различие мотиваций коллективного поведения в зависимости от того, на чем они основаны — на базовых потребностях или интересах, предполагалось в высказывании бывшего редактора журнала "Форин полиси" Ч. У. Мейнеса: "Запад в общем обладает большой способностью убивать, но низкой готовностью умирать. Уравнение, часто обратное у объектов американского гнева. Америка обнаружила расхождение между способностью и решимостью во Вьетнаме, французы — в Алжире, русские — в Афганистане". Вероятно, поэтому абхазы все еще убеждены в том, что отказаться от своих интересов гораздо легче, чем от себя самих (от своей физической и духовной сущности), и, соответственно, они ждут больших компромиссов от грузин, что, по-видимому, и приводит к допущению возможности признания независимости Абхазии со стороны Грузии..."(8).

К сожалению, сама концепция грузино-абхазского конфликта как конфликта национальных идентичностей не получила поддержки среди абхазских участников миротворческих программ, что, на наш взгляд, неоправданно. И это в то время, когда множество других аргументов, озвучивавшихся в рамках неофициального грузино-абхазского диалога и публиковавшихся в доступных для Запада изданиях, на наш взгляд, давали не вполне адекватную трактовку конфликта. Достаточно вспомнить дискуссию об "образе врага" и поверхностные сравнения с другими конфликтами, разные теоретические предложения будущих взаимоотношений с Грузией с позиций поиска политического компромисса и др. Было потрачено много времени и томов на то, чтобы обсуждать вещи, в общем-то иногда и некорректные с научной точки зрения, но, что важнее, ненужные с практической точки зрения. Вместо того, чтобы сфокусироваться на поиске аргументов, которые могли бы объяснить объективную невозможность иного выбора для абхазов, кроме независимости.

Международные организации, являвшиеся, как правило, инициаторами и организаторами миротворчества, в силу недостаточной осведомленности о грузино-абхазском конфликте, а также в силу известной геополитической конъюнктуры, а именно, поддержки территориальной целостности Грузии, ориентировали и абхазских участников на обязательный поиск политического компромисса (в отличие, кстати, от западной миротворческой активности на Балканах). Вследствие этого, концепция конфликта идентичностей, предлагавшая выход из конфликта не через поиск политического компромисса, а через новое понимание геополитической целесообразности для посредников и конфликтующих сторон, оказалась неприемлемой для "активистов миротворчества". Несмотря на публикацию в российских академических изданиях, эта концепция так и не была представлена западному общественному мнению — именно там, где и требовалось, в первую очередь, ломать сложившиеся международные стереотипы и конъюнктуру грузино-абхазского конфликта.

В данном случае, мы упоминаем этот пример в связи с тем, что само по себе избирательное блокирование каких бы то ни было подходов - абхазских политиков или исследователей - не лучшая тактика для информационной политики в блокадной стране, тем более, когда этой тактики придерживаются, как это ни парадоксально, новые абхазские демократы-плюралисты. Здесь важно то, что никогда нельзя с абсолютной точностью и уверенностью сказать, какие именно аргументы могут оказать наиболее действенное или решающее влияние на политически значимых акторов, в том числе в экспертной среде. Можно вспомнить, что в самом начале грузино-абхазской войны, пытаясь склонить на свою сторону международное общественное мнение и опираясь на, так называемое, интернациональное наследие советской идеологии в аспекте межэтнических отношений, абхазские политики и общественные деятели из самых лучших побуждений подчеркивали, что грузино-абхазский конфликт не был изначально конфликтом межэтническим и что враждебные отношения между самими народами осложнились уже в процессе начавшейся войны. Эту идею поддерживали и некоторые абхазские активисты пост-военного миротворчества, что, конечно, в этой трактовке существенно отличало грузино-абхазский конфликт от балканских, где этно-историческая составляющая была доминирующей.

Многие выводы заблокированного в свое время абхазскими же миротворцами исследования (которое, кстати, в самой Абхазии имело много сторонников) были подтверждены другими исследователями из Южного Кавказа. В частности, выводы о том, что малая эффективность неофициальной дипломатии не в последнюю очередь связана именно с тем, что позиции, озвучивавшиеся в двустороннем диалоге, довольно часто не отражали реальных предпочтений и настроений самого общества, что и приводило к отрыву неофициального миротворчества от реальной почвы конфликта, а иногда и к недоверию со стороны национальных элит и властей. Опасения (теперь уже можно сказать — вполне обоснованные) в том, что неофициальное миротворчество может вызывать определенные иллюзии у международного сообщества по поводу условий примирения народов, являются важной составляющей не поддерживающего или резко негативного отношения к нему со стороны сообществ и в Абхазии, и в других регионах Южного Кавказа(9).

Как показывает опыт косовского, урегулирования, не только сама концепция конфликта идентичностей, но и некоторые другие сопутствующие ей выводы сегодня получают уже и практическое значение в свете новой политики соседства Евросоюза. Например, предложения использовать европейские институциональные модели (Евросоюза) для урегулирования грузино-абхазского и других конфликтов на Южном Кавказе. Думается, что популяризация именно такого рода идей, а не их блокирование в свое время некоторыми абхазскими активистами гражданского общества способствовала бы более адекватной оценке природы грузино-абхазского конфликта в международной среде, а, следовательно, и более реалистичным подходам к урегулированию, очень напоминающим сегодняшние западные решения по Косово.

Как бы то ни было, опыт дипломатического диалога, на каком бы уровне он не осуществлялся - официальном или неофициальном, - конечно, имел большое значение для выработки различных стратегий со стороны новых гражданских и политических элит. Сегодня мы уже видим, несмотря на общую заявленную программную цель всех без исключения политических партий и общественных движений, достижение международного признания и стратегическое партнерство с Россией, довольно явственные различия в тактических вопросах как внешней политики в целом, так и в грузино-абхазском урегулировании. Сегодня мы уже можем отличить сторонников курса на максимальную политическую интеграцию с Россией и только с Россией, одновременно, с изоляцией от остального внешнего мира, от сторонников активного включения Абхазии в различные интеграционные процессы в Черноморско-кавказском регионе с участием, конечно, ближайшего соседа и партнера России, но также и других более дальних соседей по Черному Морю, например, из Евросоюза. Думается, что без помощи России, объявленной страной - участницей Политики Европейского Соседства, Абхазии будет трудно обойтись, если не невозможно вообще, что в свою очередь будет способствовать активизации усилий по международной легитимации Абхазии, прежде всего, со стороны России.

Интересно, что уже упоминавшийся автор — бывший премьер-министр Словакии Я. Чарногурский, будучи противником косовской независимости и мотивируя необходимость "вето" со стороны России в Совете Безопасности по этому вопросу, одновременно аргументировал, что только таким способом будет создан прецедент для признания Абхазии и Южной Осетии. Другими словами, даже противники косовской независимости не могут отрицать объективную заинтересованность России в признании, в частности, Абхазии. Этот фрагмент его рассуждений действительно заслуживает внимания и в определенном смысле объясняет возможное изменение российской формулы по Косово: "Какова сегодняшняя позиция России по косовскому вопросу? Москва требует, чтобы возможная резолюция отвечала универсальным принципам международного права и была поддержана заинтересованными сторонами, то есть и Сербией тоже. Россия подчеркивает, что к Косово нельзя подходить с иными мерками, чем те, что применяются в аналогичных случаях: например, в Абхазии, Южной Осетии или Приднестровье. Отторжение Косово от Сербии без согласия Белграда действительно создаст прецедент для указанных конфликтных областей на постсоветском пространстве. Однако провести параллель между Косово, Абхазией и другими непризнанными государствами можно будет лишь при следующем сценарии. Россия накладывает в Совете Безопасности ООН вето на резолюцию о предоставлении Косово суверенитета. Тем не менее, край провозглашает независимость, а какая-нибудь из великих держав ее признаёт. Такое развитие событий дало бы Москве полное моральное право на признание независимости постсоветских образований. А что, если Россия поддержит косовскую резолюцию, допускающую независимость края от Белграда, или даже просто воздержится при голосовании в СБ ООН? Тогда аналогии с территориями в Грузии и Молдавии уже не будет. Представим себе зеркальную ситуацию: Россия не воспрепятствовала отделению Косово, и спустя некоторое время ставится вопрос о независимости, например, Абхазии либо Южной Осетии. В Совет Безопасности ООН вносится соответствующая резолюция. Как поведут себя западные страны? Они решительно выступят за территориальную целостность Грузии. И если затем Сухуми или Цхинвали заявят о своей независимости, то она будет нелегитимна, как и ее признание со стороны России. Косово же между тем уже суверенно, причем в полном соответствии с международным правом, поскольку отделение края санкционировано Советом Безопасности ООН"(10).

Возвращаясь к заявлению С. Шамба Интерфаксу(11), нельзя не отметить и другой, в официальных кругах едва ли не впервые звучащий, аргумент: "За Грузией в НАТО вступит Азербайджан, после этого Армении также придется вступить в НАТО. В этом смысле Россия сегодня должна быстрее решить вопрос о признании Абхазии, которая может стать единственным буферным государством между Россией и НАТО в регионе". На наш взгляд, это очень мотивирующий аргумент, прежде всего для России, но в принципе - не только для нее. Речь идет о создании новой системы региональной безопасности, в которой Абхазия будет выполнять определенную геополитическую роль в поддержании баланса геополитических интересов конкурентов и союзников, а в отдельные возможные периоды — и роль линии разведения откровенных геополитических конфронтаций.

И древняя, и новейшая история изобилуют примерами буферных государств и трансформаций их буферного статуса в зависимости от изменения исторических обстоятельств. Существует мнение, что отсутствие буферных линий в полях геополитического напряжения (как в нашем, например, регионе) с большой вероятностью может приводить к локальным конфликтам или даже крупным войнам. Как отмечают российские эксперты, "буферное государство расположено между территориями двух или нескольких более крупных держав. Оно находится на пути вероятного военного вторжения, через его территорию проходят важные транспортные коммуникации. Такое государство позволяет контролировать выгодный в геополитическом отношении регион. В истории только XX в. немало государств выступало в роли буферных. Например, во время франко-германского соперничества, ставшего одной из причин двух мировых войн, в качестве буферных выступали Бельгия, Нидерланды, Люксембург. При столкновении интересов России и Англии в Азии (в начале XX в.) подобную роль играли Османская империя (Турция), Иран, Афганистан, Тибетское государство. В годы "холодной войны" между Западом и Востоком оказалась Финляндия, успешно выполнившая роль моста в развитии мирного процесса в Европе"(12).

Эксперты отмечают различные типы буферных государств: буфер-сателлит, буфер-нейтрал и, так называемый, активный буфер или буфер-триммер(13). Именно последний тип, т.е. государство, которое, находясь между двумя или несколькими государствами, может проводить активную внешнюю политику и даже в определенной мере оказывать влияние на своих соседей, более всего подходит для определения фактического статуса Абхазии в послевоенные годы. Благодаря целенаправленной и гибкой внешней политике, ей удалось сохранить свой суверенитет в условиях жесточайшего давления международного сообщества и при полном отсутствии союзников даже в лице России в 90-е гг. Кроме того, по своему функциональному значению, буферные государства могут действовать в режиме изоляции (т.н. "санитарный кордон"), но могут выступать и как связующий геополитический мост. Наконец, различаются и исторические судьбы буферных государств. Буферное государство может потерять свою независимость после изменения баланса сил и войти в состав другого государства (например, созданная в 1920 г. в результате компромисса между Японией и Советской Россией Дальневосточная Республика, которая уже в 1922 г. вошла в состав последней), может так и остаться слабым в политическом и экономическом отношении государством на протяжении веков (Афганистан), а может стать процветающей современной стабильной демократией, уважаемой во всем мире, как многие страны Евросоюза.

Интересно, что почти 10 лет назад в противовес этой идее(14) приводился аргумент, с которым на самом деле трудно было не согласиться в тот период, что она - теоретическая конструкция и не более, ведь Абхазии тогда незачем, а точнее, не для кого было выполнять функции буфера, поскольку Грузия и Россия времен Ельцина и Шеварднадзе были скорее союзниками, во всяком случае, в абхазском вопросе - точно, а геополитические расхождения еще только намечались, и Россия вряд ли всерьез опасалась, что не сможет удержать это "fail state - несостоявшееся государство" в зоне своего влияния.

Пару лет назад, эта же идея - Абхазия как буферное государство де-факто (или буферное государство после международной легитимации его статуса) — критиковалась некоторыми участниками на Международной Конференции в Пицунде, хотя опять же, были и сторонники этого подхода. Насколько можно было судить по комментариям в ходе дискуссии, основными возражениями были, во-первых, низкие гарантии безопасности, например, было сказано дословно: "Буфер ведь могут и сплющить, как лепешку, с двух сторон". Во-вторых, т.н. "непрестижность" подобного геополитического статуса с точки зрения места государства в международной иерархии. Кстати говоря, очень похожие "интеллектуальные рефлексии" случаются сегодня и в Молдавии, и на Украине; новые элиты требуют для своих молодых государств более уважаемого статуса вместо широко обсуждаемого буферного. Между тем на фоне возрастных "амбиций" новых украинских элит совершенно иначе по тону и содержанию выглядит соответствующая характеристика западного эксперта Анатоля Ливена применительно к Украине: "Принимать Украину в НАТО, если она еще не готова войти в ЕС - значит нарушить даже базовый принцип "реальной политики". В этом случае Запад получит не сильное и стабильное буферное государство (выделено нами), а страну с ослабленной структурой и раздираемым противоречиями народом - иными словами, буферное государство, играть роль буфера неспособное. Если в этом случае Америка когда-нибудь в будущем сократит свое военное присутствие в Европе, Украина может стать открытыми воротами к катастрофе"(15).

Между тем, юридическое признание за Абхазией фактического статуса буферного независимого государства как раз может дать дополнительные гарантии безопасности — что называется, под востребованный геополитический статус. Не исключено, что и путем переговоров России непосредственно с НАТО, в частности, в рамках действующего Совета Россия-НАТО. При этом помимо соответствия интересам региональной стабилизации такой подход вполне мог бы соответствовать и собственно национальным интересам России и США.

Несколько лет назад российский эксперт В. Дегоев высказал идею, которая сейчас в контексте продолжающегося расширения НАТО, в том числе и за счет государств Южного Кавказа, приобретает все больший практический смысл: "Можно было бы остановиться на компромиссном варианте: демилитаризация закавказского пространства и провозглашение его нейтральным или неприсоединившимся. Если уж России не суждено удержать эту территорию в своей орбите, то лучше иметь в ее лице надежный буфер, чем военно-политический плацдарм НАТО"(16). По прежнему актуальным выглядит и не раз озвучивавшийся нами вывод о том, что сегодняшний геополитический расклад в регионе позволяет применить эту идею теперь уже, пожалуй, только к территории Абхазии. Интересно, что вышеизложенная мотивация России в создании буфера с точностью до наоборот применима и к США, и к ЕС; для них также выгоднее иметь на территории Абхазии "надежный буфер, чем военно-политический плацдарм России".

Как пишет Дмитрий Саймс, президент Центра Никсона и издатель журнала National Interest, "хотя Россия не может помешать Косово стать независимым, она может помешать Грузии получить Абхазию и Южную Осетию. Российская армия разработала план действий в чрезвычайных обстоятельствах, который не только блокирует любые возможные нападения Грузии на какую-либо из этих двух территорий, но и предусматривает ответный удар по самой Грузии. Со своей стороны грузинский парламент принял резолюцию, поддерживающую идею вступления в НАТО, и парламентский спикер Нино Бурджанадзе объяснила, что членство в НАТО важно, потому что оно поможет "восстановить территориальный суверенитет Грузии". Легко понять, к чему ведет американская жесткая линия: к крупному скандалу с Россией по поводу независимости отдаленных регионов, которые никак не связаны с интересами США (выделено нами - Л.Т.). Однако этот спор сам по себе отразится на важных американских интересах, подорвав попытки привлечь Россию в качестве союзника в отношении политики США в Иране и в качестве ответственного партнера в других сферах"(17).

Очевидно, что США, как и Россия, будут просчитывать прагматические выгоды от двух возможных вариантов соседства после вступления Грузии в НАТО — мирного, который может быть вполне возможен, если Абхазия выступит в качестве буферного или нейтрального государства между ними, либо конфронтационного, если Грузия выступит инициатором вовлечения НАТО в решение своих территориальных проблем. В первом случае можно соглашаться и с президентом Абхазии С. Багапш, и с министром иностранных дел С. Шамба в том, что Абхазия может не бояться присутствия НАТО, поскольку мирный договор станет естественной военной и геополитической необходимостью не только для урегулирования грузино-абхазского конфликта, но и в целях предотвращения широкомасштабной конфронтации России и США. Во втором случае для безопасности Абхазии может возникнуть реальная угроза, особенно с учетом печального опыта других региональных войн, в которых, как, в частности, в Косово, НАТО осуществило вооруженное вмешательство в интересах одной из сторон конфликта без санкции Совета Безопасности ООН (1999 г.). Но в этом случае речь будет идти уже о развертывании сценария новой, еще более разрушительной, войны, очевидно, с участием большого количества вовлеченных участников и с непредсказуемыми последствиями регионального и глобального масштабов. Вряд ли этот, совершенно безумный, сценарий возможен в 21 веке. Тем не менее для его надежного предотвращения Абхазия вполне может предложить новую повестку, связанную, в первую очередь, с обсуждением гарантий безопасности в рамках грузино-абхазского урегулирования (что будет иметь значение и в более широком региональном формате), для Совета Россия-НАТО, нацеленного на дальнейшее развитие своей миссии укрепления партнерства и диалога России с НАТО.

Историческая актуальность идеи буферного государства на Кавказе для Турции, как стабилизирующего и превентивного фактора во взаимоотношениях с Россией, теперь уже приобретает новые, более конструктивные очертания, особенно в связи с активизаций торгово-экономических отношений Турции и России, а также в связи с новыми подходами к Черноморской проблематике. В частности, западными экспертами отмечается, что "обоснование необходимости стратегического буфера легче всего объяснить от противоположного... район Черного моря находится в эпицентре больших стратегических попыток привнести стабильность в расширенное европейское пространство и за его пределы — в район Большого Ближнего Востока... Большое Причерноморье начинает проступать в ином свете: вместо периферийного положения на европейском континенте оно начинает выглядеть как ключевой компонент стратегического тыла Запада"(18). Думается, что геополитическая подоплека переосмысления значимости и роли черноморско-кавказского ареала, включая и специфическую стабилизирующую роль в нем независимой де-факто Абхазии, становится все более очевидной и для собственно национальных интересов России.

Таким образом, вышеизложенный дискурс по проблеме буферного геополитического статуса показывает, что в принципе может быть найдено консенсусное решение, устраивающее всех ключевых международных игроков, с помощью которого на фоне грядущего пришествия НАТО в Грузию (а повернуть вспять этот процесс представляется маловероятным), стабильность в Черноморско-Кавказском регионе все-таки может сохраниться. Думается, что любое изменение статус-кво на данном этапе, когда Россия уже достаточно сильна, чтобы отстаивать свои интересы, по крайней мере, в непосредственной близости от своих южных рубежей, а Запад так много вложивший в энергоресурсы Каспия и Грузию, что тоже не уйдет отсюда, не может произойти без серьезных и мало прогнозируемых катаклизмов.

Стабильное и сильное буферное государство Абхазия с перспективой трансформации в стабильное и сильное нейтральное государство — хорошая модель для грузино-абхазского урегулирования и, что самое главное, для упрочения региональной безопасности в Кавказско-Черноморском регионе на взаимовыгодной основе как для России, так и для США, Евросоюза и стран - соседей Абхазии, включенных в Политику Европейского Соседства. При таком подходе исключается конфронтация России с Западом по проблеме международного признания Абхазии, имеющей важное стратегическое значение, прежде всего для самой России.

30 марта 2007 года

Примечания

(1) Мария Мартова. Язык до НАТО доведет. Грузия не будет нейтральной / Московский Комсомолец, 17.03.2007.

(2) Apsny online. 21. 03. 2007. Лавров: Южная Осетия, Абхазия и Косово — три большие разницы.

(3) Apsny online. 19. 03. 2007.

(4) Apsny online. 17. 03. 2007.

(5) Apsny online. 17. 03. 2007.

(6) Ян Чарногурский. Косово как тест для России. Россия в глобальной политике. №1. Январь-февраль 2007.

(7) Авксентьев В. Этническая конфликтология в поисках научной парадигмы // Stavsu.ru. 2002. Сс. 7-8.

(8) Лейла Тания. Общественное мнение и грузино-абхазский миротворческий процесс. В сб.: Новая Евразия: Россия и страны ближнего зарубежья. 2002. №14. Сс. 104-105.

(9) О перспективах разрешения конфликтов на Южном Кавказе: результаты социологических опросов. Тбилиси. 2002. Сс. 42 — 43. Под ред. Г. Хуцишвили.

Тания Л. Общественное мнение и грузино-абхазский миротворческий процесс. В сб. Новая Евразия: Россия и страны ближнего зарубежья. Москва. Институт стратегических исследований. 2002. С. 81.

(10) Ян Чарногурский. Косово как тест для России. Россия в глобальной политике. №1. Январь-февраль 2007.

(11) Москва. 17 марта 2007. ИНТЕРФАКС. Глава МИД Абхазии: РФ должна определиться с признанием республики до того, как в НАТО вступит ряд государств Закавказья.

(12) Ю.В. Косов Безопасность: геополитический аспект.

(13) А. Рондели. Особенности формирования регионального комплекса безопасности на Южном Кавказе. В сб.: Посткоммунистические преобразования и геополитика на Южном Кавказе. Тбилиси. 1998. С. 116.

(14) Л. Тания. Коллективная безопасность и урегулирование конфликтов на Кавказе. Газ. Эхо Абхазии. 1998. №13 (129).

(15) Анатоль Ливен. Украина и Европа: свадьба "по залету" ничем хорошим не закончится.

(16) В. Дегоев. Модели общекавказской безопасности: pro et contra. С. 6. На сайте: ПРОЕКТ ХХ1. Глобализация для СНГ.

(17) Дмитрий Саймс, президент Центра Никсона и издатель журнала National Interest. 22 марта 2007 . Источник: InoPressa.ru

(18) Р. Асмус., Б. Джэксон. Черное море и пределы свободы. ИА "Русская линия", 07.09.2004. / Cc. 5, 6. Под Большим Причерноморьем авторы понимают "евроазиатский коридор энергоносителей, соединяющий евроатлантическую систему с каспийскими источниками энергии и государствами Средней Азии". Причерноморская система также распространяется "на север от Приднестровья, Одессы и Сухума ...и все три государства Южного Кавказа - Грузию, Армению и Азербайджан".