Масштабные и противоречивые процессы конца XX столетия, кардинальные геополитические и геоэкономические трансформации, охватившие постсоветское пространство, вызывают необходимость пересмотреть устоявшиеся взгляды на территориально-системную организацию страны, сформировать адекватные представления о российских регионах, их структуре, динамике, алгоритмах развития, географических границах. Своего переосмысления (нового содержательного "наполнения") требует и широко применяемый ныне традиционный термин "Юг России" (1). Его тиражирование средствами массовой информации и все более ощутимое использование в научных изданиях, полагаем, в целом не случайно, а свидетельствует о коррекции взглядов на ситуацию в южнороссийском регионе.

Формирование адекватной понятийно-терминологической концепции, раскрывающей сущность, основные параметры и траектории фиксируемого термином "Юг России" феномена - это, прежде всего, вопрос региональной самоидентификации, самопознания и самоощущения территориальной общности в противоречивом и меняющемся мире. Его решение (учитывая, что при всей своей очевидной интердисциплинарности исследуемая категория сугубо "географична", очерчивает конкретную территорию с присущими ей характерными свойствами) во многом связано с обособлением российского Юга как особой территориальной единицы в составе РФ, с уникальностью и целостностью данного региона, его делимитацией, сопоставлением с иными пространственными явлениями и объектами, т. е. с районированием в самом широком смысле этого слова.

Характерно, что само районирование, как специализированный инструментарий научного анализа региональной динамики (регионогенеза), из-за специфичности процесса познания далеко не во всех случаях "успевает" за становлением и развитием региональных структур. Не исключена при этом и вероятность игнорирования складывающейся ситуации вследствие доминирования определенных методологических установок, идеологических соображений, иных аналогичных причин. Наконец, отдельные факты просто по-разному интерпретируются некоторыми исследователями, что сопряжено с соответствующими разночтениями в понятийно-терминологической сфере. Неадекватность территории и бытующих представлений о ней характерна и для Юга России - региона, формирование которого в системе российской государственности и русской культуры идет уже почти три с половиной века, а современный облик в значительной мере выкристаллизовался в драматичных и противоречивых процессах последнего десятилетия.

Любой термин - это, по сути, "имя" некоего понятия [1]. Последнее же значимо в той мере, в какой оно отражает реалии. В этой связи научный термин "Юг России" оправдан лишь постольку, поскольку акцентирует внимание на нетрадиционном для исследовательской практики и в целом общественного сознания объекте, его специфических свойствах, динамике, границах и т. п. С данных позиций малопродуктивна простая терминологическая "подмена" ("Юг России" как синоним "Северного Кавказа", СКЭР и т. д. [2]), недостаточны попытки очертить пространственные контуры рассматриваемого региона вне анализа его генезиса, типологических "черт", иных важнейших характеристик [3]. Полагаем, что термин "Юг России" сможет реально "заработать" лишь в случае своего соотнесения с нетрадиционным, игнорируемым ранее феноменом, сложившимся в территориальных трансформациях на южной периферии нашей страны. Возможность идентификации подобной структуры появилась лишь в последние годы и напрямую связана с распространением цивилизационных (по нашей терминологической версии - геоэтнокультурных) подходов в социально-экономической географии и в целом в регионалистике [4-7].

Именно цивилизация (а данное понятие вполне распространимо и на Россию) выступает базовым элементом территориально-системной организации общества, представляет собой наиболее устойчивую конструкцию, высший уровень группировки людей. Условием саморазвития любой цивилизации является ее региональная стратификация, становление в ее составе относительно обособленных подразделений, регионов. Исследование аналогичной, приуроченной к российскому Югу структуры, а также конструирование соответствующей понятийно-терминологической концепции предполагают обращение к ретроспективе, к траектории геопроцесса, к его отражению в наиболее значимых (этапных) схемах районирования России.

Схемы эти, кстати, примечательны и тем, что ни интересующий нас регион, ни тем более адекватный ему термин не присутствуют в них непосредственно, в "чистом виде". Данная ситуация вполне закономерна, если учесть, что речь идет именно о культурно-территориальном объекте, становление которого непосредственно связано с широким распространением русской культуры в приазовские и причерноморские степи. В адаптации к новым условиям природопользования и в разнообразных этнокультурных контактах шло формирование ее особого инварианта, т. е. относительно самостоятельного геоэтнокультурного образования. Присущая характеризуемой структуре размытость границ, масштабность территории (несопоставимая с действовавшим административно-территориальным делением (2) ), а также исследовательская традиция с ее преимущественной ориентированностью на природно-экономический аспект в районировании в целом выводили Юг России (в предлагаемом его понимании) за рамки понятийно-терминологической системы науки.

Характерно, что хотя категория "Юг России" в историческом "ряду" предложенных отечественными учеными схем районирования напрямую и не фигурирует, сам регион (в силу объективности регионогенеза) достаточно явственно просматривается в различных авторских версиях структурирования российского геопространства. Так, уже в первой половине XVIII в. один из родоначальников российской экономической географии В. Н. Татищев, фиксируя продвижение России на юг, вычленяет Астраханский и Донской "генерал-губертаменты", пограничные территории, игравшие в тот период роль своеобразного плацдарма последующего проникновения в Предкавказье и Таврию [8].

Еще более различимыми контуры южнороссийского региона становятся в середине XIX в. Подтверждением тому служит районирование К. И. Арсеньева, обособившего "степное экономическое пространство". Тем не менее его определение границ базировалось в основном на учете природно-географических факторов. Вот почему его границы простирались от Одессы до Самары, хотя в ряде случаев им игнорировались реальные геокультурные рубежи [9]. Показательно, что в районировании этого автора в качестве самостоятельной структуры также фигурирует и Кавказ, в тот период интенсивно включаемый в сферу российской государственности. Его самобытность в составе России, а также расширение русско-кавказских хозяйственных и культурных контактов во второй половине XIX в. отразились и на последующей дифференциации территории.

В частности, по более поздней версии (П. П. Семенова-Тян-Шанского), степной Юг уже не рассматривается в качестве самостоятельной целостности, а оказывается "поделенным" между тремя территориальными структурами, одна из которых интегрирует Область Войска Донского и Северный Кавказ [10]. Таким образом, впервые вырисовываются контуры будущего Северо-Кавказского экономического района, однако в иных, более обширных по площади охвата границах.

Наличие в системе экономического районирования страны особого кавказского региона отмечает и другой видный ученый конца XIX - начала XX столетия - Д. И. Менделеев. Причем Кавказ, в его понимании, захватывал и Закавказье, и Предкавказье [11]. Позиция данного автора примечательна, впрочем, и тем, что он вновь (продолжая традицию К. И. Арсеньева) обратил внимание на своеобразие и целостность территории, охватывающей низовья Волги и Дона, Донбасс и Причерноморье, объединив ее в рамках особого (Южного) экономического района. Вычленение данной пространственной структуры в тот период уже подкреплялось и собственно геоэкономическими соображениями: регион все заметнее вовлекался в межрегиональное и международное разделение труда и приобретал самостоятельный экономический "облик" (высокотоварное зерновое хозяйство, общий динамизм производительных сил с характерным миграционным приростом населения, активное внедрение рыночных отношений и др. [12]). Закономерно в этой связи, что представления о южнорусской специфике воспроизводились тогда в различных публикациях (см. [11,13,14]и др.), являя собой к началу XX в. факт научного сознания (3).

В послереволюционной России районирование страны превращается в инструмент государственной политики. На традиционные схемы наслаивались факторы политико-территориального деления (так, административный рубеж между РСФСР и УССР расчленил степное южнорусское геопространство практически пополам), а также утилитарные управленческие подходы (включая стремление перекроить территории потенциально "неблагонадежных" регионов, проявивших себя оплотом белого движения, сформировать пространственные структуры, в чьих границах уравновешивались бы полярные политические силы). Последние соображения, полагаем, превалировали и при формировании наиболее масштабного (в "российской" части южнорусского региона) географического объекта - СКЭР.

Созданный в своих основных пространственных параметрах в начале 20-х годов (именно созданный, поскольку в период его конституирования доминировала неэкономическая мотивация и лишь по мере индустриализации стали проявляться общерегиональные воспроизводственные процессы), этот экономический район продемонстрировал завидную устойчивость в многочисленных административно-территориальных реорганизациях. За последние 40 лет его границы (как и вся официальная схема районирования страны) вообще не пересматривались. В итоге представления о СКЭР стали по существу хрестоматийными, что само по себе сдерживало эволюцию взглядов на регион, переосмысление региональных процессов.

Впрочем, и в советский период существовали альтернативные версии структурирования территории. Так, по мнению авторитетного экономико-географа, создателя теории ТПК Н. Н. Колосовского, из состава СКЭР следовало бы вывести Ростовскую область, объединив последнюю с регионами Нижнего Поволжья в рамках "Волго-Донецкого района" [15]. Характерно, что в совокупности оба предлагаемых экономических района практически оконтуривали оказавшиеся в пределах РСФСР исторически сложившиеся территории с южнороссийской спецификой.

Особенно активно вопрос о необходимости пересмотра действующей схемы районирования стал дискутироваться с рубежа 80-х годов. Для южнороссийской самоидентификации в данном случае принципиально важна магистральная установка большинства авторов на разукрупнение традиционных экономических районов (включая Северо-Кавказский и Поволжский) [16-19]. Это благоприятствовало бы консолидации территорий на принципиально новой основе, учитывающей сдвиги в пространственной организации общества и трансформацию самой методологии районирования (акцент на его социальных, экологических аспектах, формирование концепции эколого-экономического [20] и социально-экономического [21] районирования). Однако необходимость в подобной консолидации для нашего региона, а также в крупномасштабной концепции Юга России (учитывающей исторические траектории и современные реалии) в полной мере проявилась лишь в 90-е годы на фоне общих трансформаций российского социума.

Распад СССР кардинальным образом видоизменил геополитическое положение южнороссийских субъектов Российской Федерации, в одночасье "приближенных" к государственной границе, с запада, востока и юга оконтурившей наш регион, обретший черты компактной территории (ставшей, по существу, анклавом по отношению к РФ в целом), определил специфические условия и алгоритмы развития собственно Юга России (территории, в составе РФ все более дифференцирующейся от других составляющих традиционного степного русского Юга).

Явственнее обозначилась и геоэкономическая целостность Юга России, базирующаяся на уникальных (в масштабе РФ) природно-экологических условиях и ресурсах (агро-климатических, рекреационных), способности региона выполнять функции важнейшего коммуникационного "коридора", обеспечивающего связи со странами Средиземноморья, Ближнего и Среднего Востока.

Ресурсный потенциал предопределил универсальные для всех субрегионов Юга основные макроэкономические функции: производство и переработка сельскохозяйственной продукции (так, на долю Юга России приходится 65% национального производства семян подсолнечника, 42 - плодов и ягод, 28 - зерна, 19% овощей [22]), рекреационный комплекс (в регионе локализовано более 35% общероссийского коечного фонда санаториев, пансионатов, домов и баз отдыха [23]), транспортный транзит через сеть портовых терминалов (Новороссийска, Туапсе и др.), концентрирующих до 50% всего грузооборота морских портов страны [24].

Принципиальное сходство экономической структуры (сочетающееся с определенной поляризованностью ситуации внутри самого Юга России, где, в частности, наряду с индустриальными и высокоурбанизированными Ростовской и Волгоградской областями функционируют преимущественно аграрные хозяйственные комплексы Дагестана, Ингушетии, ряда других северокавказских республик) формирует общий аграрно-индустриальный "облик" региона с нижесредним по России уровнем экономического и социального развития (4). Регионоформирующим фактором выступает также наличие единых интересов (межрегиональная конкуренция за грузопотоки и рекреантов, обеспечение господдержки отраслям АПК, перераспределение финансовых потоков в пользу экономически отсталых, трудоизбыточных территорий и др.) и общерегиональных проблем (5). Весьма характерно и присутствие на всей территории Юга России ряда региональных подразделений важнейших федеральных структур (СКВО, СКТУ и др.), введение отдельными, активно осваивающими российский рынок транснациональными компаниями института дилерства по Югу России [25].

Наряду с геополитическими и геоэкономическими обстоятельствами, при рассмотрении современного Юга России как целостного региона (объединяющего, с нашей точки зрения, в своем составе не только традиционные составляющие СКЭР, но и Республику Калмыкия, Астраханскую, Волгоградскую и Воронежскую области)(6), нельзя не учитывать и историко-географический фактор, этнокультурную динамику территории.

Вся южнороссийская периферия исторически представляла собой ареал взаимодействия (а зачастую - и симбиоза) русской культуры со степными по генезису и сути этнокультурными комплексами. Наиболее характерным воплощением подобного синтеза стал феномен казачества [26], во многом определивший базовые параметры южнорусского культурного типа и даже сами территориальные контуры региона.

Административный "передел" традиционных казачьих земель по итогам гражданской войны и в последующие периоды (вхождение части бывшей территории Области Войска Донского в состав Волгоградской области и Калмыкии, аналогичная ситуация с рядом кубанских и терских казачьих станиц, оказавшихся в структуре северокавказских республик) привел, с одной стороны, к углублению интегрирующих СКЭР межэтнических контактов, с другой - к ситуации, когда реальные регионоформирующие процессы не вписывались в территориальные рамки "официального" экономического района. И поныне, на рубеже XXI в., саморазвитие южнороссийского казачества (при всех метаморфозах данной субэтнической общности за последние 80 лет) продолжает оставаться геокультурным фактом, учитываемым в концепции Юга России, региона, полностью замыкающего в своих границах этот относительно самостоятельный этнокультурный воспроизводственный "цикл".

Различая понятия Юг России и СКЭР, невозможно одновременно проигнорировать и наличие принципиально сближающей их общей "черты" - всевозрастающего влияния кавказского фактора на ход региональных процессов. И если "административно-экономический", по своей сути, Северо-Кавказский регион изначально был задуман ради реализации "принципа социально-этнической стратификации при доминировании русского населения" [27, с. 49], то для Юга России взаимодействие русской и северокавказских культур уже с начала XIX в. приобретает преобладающий характер, определивший региональную динамику.

Весомая доля иноэтнической (и, прежде всего, кавказской) составляющей в становлении и современном функционировании Юга России (проявляющаяся в демографических пропорциях, трансформациях ментальности, заимствованиях в сфере материальной культуры, быта и т. п.) органично сочетается с общей имманентностью данной территории России и русской культуре, с детерминированностью региональных процессов ее базовыми алгоритмами. Примечательно, что данное обстоятельство фиксируется уже самим словосочетанием "Юг России", акцентирующим внимание на факте саморазвития российского территориального образования в особом географическом и этнокультурном контексте. Локализация на "стыке" конфессий, этносов, хозяйственных укладов и цивилизаций предопределяет не только его социокультурную "синтетичность" (а в определенных аспектах и "буферность"), но и особое местоположение в системе современной России, способность всерьез влиять на ее траекторию. В этой связи понимание нашего региона как "солнечного сплетения Евразии", изложенное в публикации известного ученого Ю. А. Жданова [28], представляется не только симптоматичным, но и в полной мере обоснованным как с учетом ретроспективы, так и современных реалий.

Усиление межэтнических и, шире, межцивилизационных взаимосвязей и взаимозависимостей благоприятствовало обособлению в пределах Юга России другого геоэтнокультурного феномена - Южно-Российской этнокотактной зоны. Данная структура, интегрируя регион и опоясывая его с юга и юго-востока, представляет собой сочетание преимущественно моноэтничных территорий с ареалами интенсивных поликультурных контактов. Она захватывает ныне около 39% территории региона (границы зоны весьма подвижны и за последнее столетие устойчиво продвигаются на север), концентрируя при этом около половины его населения.

Этноконтактная зона внутренне разнородна и может быть условно разделена на две составляющие: степную (где основополагающими выступают процессы саморазвития в системе русской культуры калмыцкого, ногайского, татарского и иных этнокультурных комплексов, адаптированных к условиям жизнедеятельности в засушливых степях и полупустынях Прикаспия и низовьев Волги) и собственно Северный Кавказ, т. е. ареал локализации горских этносов, геоструктура, формируемая "взаимонаслоением" русской и кавказской цивилизаций (7).

И Северный Кавказ, и Южно-Российская этноконтактная зона, и весь Юг России в целом предстают производными глубинных цивилизационных процессов, специфическими геоэтнокультурными системами, обособившимися в ходе русского регионогенеза. В этом их кардинальное отличие от СКЭР, образования, по логике и сути своей призванного интегрировать, прежде всего, региональные хозяйственные комплексы, оконтуривая взаимозависимые территории с единой экономической спецификой. В этой связи уместно полагать, что сам Юг России не должен и не может рассматриваться как альтернатива СКЭР, поскольку данные категории отражают действующие одновременно в геопространстве "взаимонаслаивающиеся", но не тождественные друг другу структуры. Различия между ними просматриваются по всем основным параметрам: в масштабах (СКЭР - это лишь 55% территории и 73% населения российского Юга, 65% от общей стоимости основных фондов по южнороссийскому региону и т. д.), границах и в целом в ареале локализации, факторах и условиях генезиса, хронологии регионогенеза, базовых системоформирующих процессах и отношениях. В сопоставлении со СКЭР Юг России в силу самой своей природы (как территориальное подразделение крупного цивилизационного образования) характеризуется и большим потенциалом саморазвития, повышенной устойчивостью к тенденциям самораспада и воздействиям внешней среды.

Говоря о феномене СКЭР, нельзя не подчеркнуть, что в последнее десятилетие данный регион в определенной мере утратил (либо продолжает утрачивать) ряд важнейших системных признаков (управляемость, комплексность, единство территории и др.), все заметнее теряя облик целостного экономического (социально-экономического) района. Тем не менее и в новой геоэкономической ситуации в СКЭР воспроизводятся традиционные межрегиональные хозяйственные, культурные и политические контакты (в том числе и в рамках Ассоциации "Северный Кавказ"), наблюдается позитивный эффект от общей территориальной сближенности региональных экономик, продолжает действовать единая инфраструктура (энергетика, транспорт и др.), что свидетельствует об определенных перспективах самосохранения данной пространственной структуры как одной из основополагающих в пределах Юга России.

Объединяя самостоятельные регионы - субъекты Федерации, - СКЭР представляет собой не только экономическое (социально-экономическое) образование, но и особую политико-территориальную группировку. Аналогичное политико-территориальное "оформление" имеет и Юг России в целом, что, как представляется, позволяет ввести в научный оборот особую категорию - регионы Юга России, - вмещающую в себя все локализованные в ареале южнорусской культуры республики, области и края в составе РФ и акцентирующую внимание на сопряженности социально-экономического и политического развития территорий с их этнокультурной основой.

В отличие от собственно Юга России, в его геокультурологическом понимании, южнороссийские регионы располагают четкими и относительно фиксированными границами, выступают субъектами в сфере территориальной политики и сами, в свою очередь, управляемы. Нет между ними и абсолютного геопространственного соответствия: в состав регионов Юга России по логике территориального системообразования может быть включена вся Воронежская область (захватываемая ареалом с южнорусской спецификой лишь по южной ее периферии) и, одновременно, с рубежа 1996 г. фактически не входит Чеченская республика Ичкерия, тем не менее прочно интегрированная в экономическое и культурное пространство российского Юга.

Весьма уместной (с учетом реального многообразия сложившихся на Юге России территориальных структур) представляется также и постановка вопроса о регионах Северного Кавказа, т. е. субъектах Российской Федерации, чья специфика и "проблемность" изначально предопределены местоположением в зоне активного межэтнического контакта. Предлагаемая категория по самой своей сути призвана объединять все северокавказские республики вне зависимости от того, преобладает ли в их этнической структуре русский компонент (как это имеет место в Адыгее), либо, напротив, доля последнего относительно невысока (что наиболее характерно для Дагестана, Ингушетии), а также Краснодарский и Ставропольский края, регионы, исторически вмещавшие в себя ареалы расселения автохтонных кавказских народов и диаспор ряда этносов Причерноморья, где, тем не менее, в населении заметно превалирует "русская составляющая".

Весьма дискуссионным, на наш взгляд, представляется отнесение к регионам Северного Кавказа равнинной, мононациональной Ростовской области (доля русских здесь за последнее пятилетие даже возросла на 0,5% и составляет чуть более 90%; около 4% приходится на украинцев и белорусов [30]), которая в отличие от Краснодарского и Ставропольского краев непосредственно не граничит с северокавказскими республиками. Проживающая на ее территории сравнительно многочисленная (более 80 тыс.) армянская диаспора в основном компактно расселена на ее юго-западе и по генезису в своей массе не является в полном смысле кавказской, поскольку имеет крымские "корни" [31]. И хотя в области, как и в соседних регионах, наблюдается положительное миграционное сальдо представителей отдельных закавказских народов (за первую половину 90-х годов - грузин на 28%, армян  на 25%), численность большинства традиционных северокавказских этносов (расселенных преимущественно на востоке и занятых в овцеводстве) в целом ощутимо сократилась (чеченцев - почти вдвое, даргинцев - на одну треть и т. д.). Ситуация в Ростовской области, таким образом, хоть и отражает общее влияние "кавказского фактора" на регионы российского Юга, но лишена собственно северокавказской этнической специфики и в значительной мере отличается от сопредельных южных регионов, непосредственно примыкающих к "горячим точкам" и активно осваиваемых мигрантами. Это позволяет, как представляется, несколько обособить данную территорию, вывести ее за рамки собственно Северного Кавказа.

Сопоставление вышеназванных сложившихся в пределах исследуемого региона территориальных структур отражает их взаимозависимость (единая географическая основа, причинно-следственные связи между этнокультурным процессом и его конкретизацией в социально-экономической и геополитической сферах и др.) и даже некоторую иерархичность. Последняя определяется как собственно пространственным аспектом (Юг России, будучи по своей сути геоэтнокультурным образованием, географически охватывает и СКЭР, и регионы Северного Кавказа; его специфической составляющей выступает и Северный Кавказ как этноконтактная зона), так и глубинным системоформирующим характером фундаментальных этнокультурных процессов. С учетом ситуации речь, следовательно, должна идти не столько об альтернативах районирования, сколько о максимально возможно полном и корректном учете реального многообразия региональных структур в рамках единой понятийно-терминологической концепции Юга России.

В русле становления подобной концепции приоритетно, в частности, культивирование взгляда на характеризуемый регион как на суперсистему, особый географический объект, формируемый взаимодействием субрегиональных образований различных таксономических уровней. Необходимое в этой связи научно обоснованное структурирование Юга России на его отдельные территориальные составляющие (являющееся логическим этапом общей процедуры районирования) должно, полагаем, основываться на следующих основополагающих принципах:

- рассмотрении исследуемого объекта во всем многообразии его свойств, структурных компонентов и системоформирующих внутренних связей как социально-экономико-культурной территориальной системы; последняя по самой своей сути не вполне тождественна пространственным контурам собственно Юга России (геокультурного формирования), а может быть соотнесена лишь с категорией "регионы Юга России", более адекватной целям интегрального районирования;

- полномасштабном анализе факторов, предопределяющих внутрирегиональную "мозаику" территории (пространственная диверсифицированность природно-экологических, демографических и социально-экономических условий, реалии политико-территориального деления, расселение этносов и др.);

- политико-географической корректности, необходимости рассмотрения сложившихся в регионе субъектов Федерации (их всего 14) как особых структур мезоуровня, целостных не только политически, но и социально-экономически, чья территория ни при каких обстоятельствах не может быть "разорвана" намечаемыми в процессе районирования границами;

- ориентации на геоэтнокультурную специфичность Юга России, важности отражения в районировании узловых компонентов ее территориальной структуры (этноконтактной зоны и др.);

- отслеживании региональной ретроспективы; опоре на исследовательскую традицию и современные взгляды на структурирование южнороссийских территорий.

Такой подход позволяет вычленить в пределах российского Юга четыре относительно самостоятельных территориальных образования с присущей им спецификой.

Наиболее крупным территориальным подразделением Юга России является Азово-Черноморский регион (8), объединяющий в своем составе Краснодарский и Ставропольский края и Ростовскую область. На его долю приходится почти половина всего населения Юга, 53% стоимости его основных фондов, 58% производства сельскохозяйственной и 54% промышленной продукции. В пределах региона локализованы рекреационные комплексы общенационального значения (Большие Сочи, Кавказские Минеральные Воды и др.), важнейшие объекты трансрегиональной транспортной инфраструктуры. Входя в состав СКЭР с момента его создания, характеризуемая территория всегда выделялась на фоне северокавказских республик по общему уровню экономического развития, направленности демографических процессов, этноконфессиональной ситуации. Она может быть обособлена также и в геокультурном аспекте, поскольку представляет собой своеобразное "ядро" южнороссийского региона с максимальным проявлением характерных для него социокультурных характеристик [7].

Регионализация постсоветской России, активизация в ней этнополитических процессов усиливают своеобразие локализованных на Северном Кавказе национальных республик, предопределяют возможность их группировки в рамках самостоятельного социально-экономико-культурного региона. Учитывая реалии этноконтактной зоны, обозначим эту территорию как Северо-Кавказский регион. В структуре Юга России она предстает наиболее плотнозаселенной (средняя плотность населения здесь 51чел./км2, в то время как в целом по Югу - 37,9 чел.), выделяющейся наивысшей дифференциацией природно-экологических условий, беспрецедентной по локализации на сравнительно компактной территории (111,8 тыс. км2, что несколько уступает одной лишь Волгоградской области) различных этносов, языков, конфессий. В хозяйственном отношении ее отличает выраженная доминанта первичной сферы, заметная роль этноэкономики [4].

С учетом геополитических реалий, этносоциальных процессов, экономической специфики данное образование в свою очередь "расчленимо" на две самостоятельные структуры. Первая из них - это Восточный субрегион (объединяющий республики Дагестан, Ингушетию и скорее фактически, нежели формально, - Ичкерию), характеризуемый по всем основным социально-экономическим параметрам как сильнодепрессивный(9), основной в масштабе современной России эпицентр этнополитических проблем и конфликтов. Вторая - относительно более благополучный (с учетом криминогенной, экономической и иной ситуации), но вместе с тем даже на фоне остальных южнороссийских территорий высокопроблемный (близость "горячих точек", глубокий спад в базовых отраслях хозяйства, дефицит инвестиций, беженцы и др.) Западный субрегион, вмещающий в себя ряд республик: Адыгею (10), Карачаево-Черкесию, Кабардино-Балкарию, а также Северную Осетию-Аланию.

Целостным образованием в системе Юга России выступает и крайне поляризованный в социально-экономическом отношении Нижне-Волжский регион. Обособление в его составе Астраханской и Волгоградской областей, а также Республики Калмыкия основывается как на существующих в настоящий момент версиях экономического районирования (11), так и на признании своеобразия данного региона, сформировавшегося вдоль волжско-каспийских коммуникаций как материализованное следствие "прорыва" России на юг (исторически предшествовавшего, дополняющего и в определенных аспектах альтернативного его азово-чсрноморскому вектору).

Наконец, самостоятельное место в районировании занимает Воронежская область, выполняющая функции своеобразной переходной зоны, соединяющей (разграничивающей) регионы Юга и центральной России [7]. В силу своего географического положения, устоявшихся хозяйственных и культурных связей, этнокультурной специфики и, наконец, просто самоощущения территориальной общности - это наименее интегрированный в пространственную структуру Юга России составной ее компонент. Тем не менее он способен корректировать ситуацию на северо-западной периферии южнорусского культурного ареала, оказывая на нее разностороннее воздействие через складывающуюся на уровне области систему властных и экономических отношений.

Таким образом, концепция Юга России (отражая ретроспективу и современные пространственные реалии и акцентируя внимание на целостности южнороссийских территорий, их сложноструктурированности, роли межэтнических и межцивилизационных контактов в формировании и функционировании региона, взаимообусловленности ситуации на Юге и в России в целом) в условиях деградирующей и подверженной тенденциям самораспада страны в своей идеологической основе призвана "работать" на ее интеграцию, а следовательно, и на нашу общую перспективу в грядущем XXI в.

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Терминологический выбор в пользу "Юга России" не случаен, а отражает позицию автора, рассматривающего данное словосочетание как наиболее удачное, способное адекватно отразить региональные реалии. Существующие в общественном сознании родственные категории либо относятся к ретроспективе ("Юго-Восток России"), либо очерчивают территориальные явления иного рода ("Северный Кавказ", "Северо-Кавказский экономический район" - далее СКЭР), либо недостаточно корректны ("Европейский Юг"), поверхностно географичны, не акцентируют внимание на сути явления ("Юго-Запад России", "южная Россия").

2. Даже такие крупные по площади административные образования, как Екатеринославская и Таврическая губернии середины XIX в., не охватывали ареал южнорусской культуры целиком.

3. В тот период общеупотребительной становится категория "Юг Европейской России", в свою очередь включающая в себя в качестве самостоятельных составляющих "Южную Россию", "Юго-Западную Россию", "Юго-Восточную Россию" и "Кавказ" [14]. Причем лишь две последние структуры имели прямое отношение к современному Югу России.

4. Так. валовой peгиональный продукт на душу населения в среднем по Югу России составляет чуть более половины oт аналогичного параметра по РФ, соответствующий показатель по промышленности ? лишь 46%[22].

5. Стабилизация военно-политической ситуации в "горячих точках", социально-экономическое обустройство беженцев и вынужденных переселенцев, число которых в целом по Югу превышает 250 тыс., т. е. около 26% от общей величины данного контингента по России [22], реконструкция трансрегиональных систем инфраструктуры и др.

6. Воронежскую область с долей условности, поскольку непосредственно к Югу России по всем параметрам может быть отнесена лишь ее южная часть, включающая в зависимости от методологии исследования от 5 до 11 сельских административных районов, что составляет от 20 до 37% площади территории области и от 10 до 19% ее населения.

7. Если руководствоваться версией Р. Г. Абдулатипова [29] о существовании кавказского цивилизационного образования и воспринимать данное понятие как рабочую гипотезу.

8. Словосочетание ''Азово-Черноморский", уже фигурировавшее в названии существовавшей в 1934-1937 гг. на Юге крупной административной структуры (Азово-Черноморский край), а в последующий период - в некоторых "неофициальных" версиях экономического районирования [19], полагаем, как нельзя лучше акцентирует внимание и на самой географической "привязке" данного региона, и на определяемой особенностями приморского положения его хозяйственной специфике.

9. Средняя величина дохода на душу населения здесь примерно вдвое ниже, чем в целом по Югу и втрое - по России; от четверти (в Дагестане) до половины и более экономически активного населения лишены постоянной работы [22] и т. п.

10. Данный субъект Федерации занимает особое место в Западном субрегионе и в целом в системе районирования Юга России. Территориально дистанцированная от компактного массива северокавказских республик и, соответственно, в сильной степени имплантированная в социально-экономическую структуру оконтуривающего ее Краснодарского края, Республика Адыгея в своей этнокультурной, природно-географической и в значительной мере экономической основе сохраняет тождественность с прочими составляющими Северо-Кавказского региона (в предлагаемом в статье его понимании), не может быть ''вырвана" из адекватного ему социально-экономико-культурного контекста.

11. По действующей "официальной" схеме районирования РФ данные территории (в отличие от других регионов российского Юга) включены в состав Поволжского экономического района: по иным версиям - это самостоятельный (Нижне-Волжский) район [16], причем отдельные авторы интегрируют в его состав и Саратовскую область [19], на наш взгляд, лишенную южнорусской специфики.

 

ЛИТЕРАТУРА:

1. Алаев Э. Б. Экономико-географическая терминология. М., 1977.

2. Юг России: Справочные материалы. Ростов н/Д, 1993.

3. Ростов-на-Дону в социально-экономической динамике Юга России. Ростов н/Д, 1997.

4. Дружинин А. Г., Колесников Ю. С. Рурализация - это нас касается // Экономика и жизнь. Юг. 1999. ? 2.

5. Николаенко Д. В. Морфология социокультурных образований // Культура народов Причерноморья. 1998. ? 2.

6. Сухоруков В. Д. Макроструктурные параметры геопространственных систем (экономическое, социальное и политическое измерение): Автореф. дис. ... докт. геогр. наук. СПб., 1999.

7. Сущий С. Я., Дружинин А. Г. Очерки географии русской культуры. Ростов н/Д, 1994.

8. Татищев В. Н. Избранные труды по географии России. М., 1950.

9. Арсеньев К. И. Статистические очерки России. СПб., 1848.

10. Семенов-Тян-Шанский П. П. Статистика поземельной собственности и населенных мест Европейской России. СПб., 1880.

11. Менделеев Д. И. К познанию России. СПб., 1906.

12. Ульянов В. И. Развитие капитализма в России. СПб., 1908.

13. Постников В. Е. Южнорусское крестьянское хозяйство. М., 1891.

14. Русский календарь. СПб., 1911.

15. Колосовский Н. Н. Основы экономического районирования. М., 1958.

16. Кирьянчук В. Е., Подколзин В. В. Крупный экономический район как субъект Российской Федерации // Изв. РГО. 1992. Т. 124. Вып. 1.

17. Лейзерович Е. Е. Экономическое районирование и формирование земель Российской Федерации // Там же. Вып. 5.

18. Москвин Б. В. Экономическое районирование СССР в свете новых задач // Там же. 1990. Т. 122. Вып. 1.

19. Хорев Б. С. Территориальная организация общества. М., 1981.

20. Чистобаев А. И., Шарыгин М. Д. Экономическая и социальная география: новый этап. Л., 1990.

21. Ныммик С. Я. Проблемы социально-экономического районирования // Советская география. Л., 1984.

22. Регионы России: Информационно-статистический сборник. М., 1997. Т. 1.

23. Социальная сфера России: Статистический сборник. М., 1996.

24. Дружинин А. Г., Бурцев В. И. Развитие регионального рынка портовых услуг Юга России // Изв. вузов. Сев.-Кав. регион. Обществ. науки. 1998. ? 2.

25. Лазуренко И. В., Дружинин А. Г. "Гедон-Ростов". Маркетинговая политика фирмы на автомобильных рынках Юга России. Ростов н/Д, 1998.

26. Козлов А. И. Возрождение казачества: история и современность (эволюция, политика, теория). Ростов н/Д, 1996.

27. Хоперская Л. Л. Современные этнополитические процессы на Северном Кавказе: концепция этнической субъектности. Ростов н/Д, 1997.

28. Жданов Ю. А. Солнечное сплетение Евразии // Изв. вузов. Сев.-Кав. регион. Обществ. науки. 1998. ? 2.

29. Абдулатипов Р. Г. Кавказская цивилизация: самобытность и целостность // Научная мысль Кавказа. 1995. ? 1.

30. Ростовская область в цифрах: Краткий статистический сборник. Ростов н/Д, 1998.

31. Земля Донская. Очерки об истории, природе, населении, экономике и культуре Ростовской области. Ростов н/Д, 1975.

18 марта 1999 г.