ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА.

В канун годовщины окончания Кавказской войны старший научный сотрудник Института востоковедения РАН Владимир Бобровников ответил на вопросы корреспондента "Кавказского узла". В беседе были затронуты некоторые проблемные моменты восприятия истории кавказских войн, их политизации и мифологизации.

«Русско-черкесская» или «Кавказская»? Война или войны?

«Кавказский узел» (КУ): 21 мая 2014 года будет отмечаться как 150-летие окончания Кавказской войны, однако само понятие «Кавказская война» в общественных дискуссиях иногда оспаривается. Порой, например, используют термин «Русско-черкесская война» или «Русско-кавказская». Какая форма обозначения этих событий представляется наиболее приемлемой вам?

Владимир Бобровников (ВБ): Под «Кавказской войной» в литературе понимают ряд многолетних и ожесточенных военных кампаний между горцами Северного Кавказа и русскими войсками, в результате которых регион окончательно вошел к концу второй трети XIX в. в состав Российской империи. Сам термин «Кавказская война» очень условен и довольно официозен. Он был впервые введен военным публицистом генералом Р.А. Фадеевым в книге «60 лет Кавказской войны», опубликованной в Тифлисе в 1860 г., когда война на Северо-Западном Кавказе еще шла, а на северо-востоке края имам Шамиль уже сдался главнокомандующему русской армией князю А.И. Барятинскому в Гунибе (Дагестан) 25 августа 1859 г. по старому стилю (6 сентября по новому). Эта монография была заказана Фадееву властями Кавказского наместничества. Сейчас термин «Кавказская война» прижился, но еще в 1960-е годы применялось понятие «Кавказские войны». Именно под таким названием это явление вошло в авторитетную среди отечественных историков того времени Советскую историческую энциклопедию. Действительно, военные действия на Кавказе не велись непрерывно все 60 лет и даже пол- или четверть века. Между отдельными эпизодами войны случались порой довольно долгие промежутки мирного сосуществования. Так что точнее будет говорить о серии кавказских войн. Что касается термина «русско-черкесская война», то он в научной литературе практически не используется. Сам по себе он не очень удачен – ведь война или войны шли не только и не столько между русским и черкесами, а между Российской империей с одной стороны и разными политическими образованиями кавказских горцев самых разных национальностей. К тому же, как говорят источники того времени, участники войны ощущали себя не столько представителями разных народов, сколько последователями различных религиозных учений. Среди противников царской России наиболее видную роль в истории войн сыграл так называемый имамат – государственное образование на территории горного Дагестана и Чечни, возникшее в результате вооруженного джихада местных мусульман против империи и поддержавших ее власть местной мусульманской знати. Более четверти века имамат возглавлял видный политик и религиозный деятель Шамиль, который также, кстати, был не черкесом, а аварцем из Дагестана (с. Гимры).

Начало Кавказских войн XIX в. современные российские историки обычно относят к 1817 г., когда в ответ на переселения горцев, сгонявшихся с земель, которые отводились под строительство укрепленной границы – Кавказской линии, и карательные экспедиции управлявшего тогда российским Кавказом генерала А.П. Ермолова в Чечне началось большое восстание. Определенной даты начала Кавказской войны или войн нет, а вот дата символического окончания ее – 21 мая 1864 г., когда на месте современной Красной поляны под Сочи в присутствии войск и главнокомандующего великого князя Михаила Николаевича был отслужен благодарственный молебен в честь окончания военных действий в горах горной Черкессии, население которой дольше всего сопротивлялось установлению российского владычества в крае. Это же население, согнанное империей с родных труднодоступных гор, предпочло почти полностью переселиться в единоверную им османскую Турцию подальше от внушавших ему опасение казаков и русских. Политики и общественные деятели ХХ в., не долго думая, ритуализировали эту дату, связав с ней целый ряд мероприятий. При этом они забыли, что в 1864 г. в Российской империи все даты отмечались по старому стилю, разница которого с принятым сегодня в России и в мире летоисчислением составляет для XIX в. 12 дней. Прибавим их к 21 мая и получим действительную дату – 2 июня. Именно в этот день стоило бы отмечать эту дату. Но еще хуже поступили те, кто во время не подумал о совпадении падающего на этот год 150-летнего юбилея окончания Кавказских войн и Зимней олимпиады в Сочи, проходившей недалеко от памятных для потомков черкесов мест в районе Красной поляны (которая, правда, называлась в то время иначе, не по-русски, а на одном из адыгских языков). Из-за этого возник целый ряд, правда, не столь фатальных, как полагали вначале, недоразумений и протестов против проведения Олимпиады среди черкесской диаспоры из-за рубежа и адыгов (черкесов) Северо-Западного Кавказа.

КУ: Какие интересные новые факты об истории Кавказской войны стали известны в последнее время? Что нового они вносят в сложившуюся картину? Могут ли они помочь в построении консенсуса по поводу этих исторических событий?

ВБ: Долгое время на Кавказские войны смотрели глазами дореволюционных российских военных, публицистов и историков, которые, по сути, оправдывали действия Российской империи необходимостью пресечь насилия и бесчинства, творившиеся в крае «дикими горцами». В XIX в. возникло даже понятие «горское хищничество». В советское время взгляд на войны изменился. Отрицая царское прошлое, историки 1920-1930-х годов оправдали действия горцев против русских как национально-освободительное движение. В дальнейшем оценки войн не раз менялись с «минуса» на «плюс» и обратно, однако источники сведений до конца ХХ в. оставались прежними. Горские источники, составленные в основном на арабском языке и в арабской графике, игнорировали, а порой выдумывали за горцев то, что они делали и говорили. Так, например, поступал немецкий публицист Фридрих Боденштедт, живший во время Кавказских войн XIX в. в Тифлисе, неплохо знавший русский (неизвестный руководителям горского сопротивления) и сочинявший за имама Шамиля, его духовного наставника шейха Мухаммеда Ярагского и других героев войн длинные патетические речи на основании слухов и репортажей из тифлисских газет. Боденштедта несмотря на суровую критику его современными немецкими историками все еще продолжают цитировать и поныне, но, в общем, историография Кавказских войн изменилась.

Еще в позднее советское время пала научная цензура, заставлявшая прежде историков обходить стороной запретные темы, такие как массовое переселение горцев с русского Кавказа в османскую Турцию, известное под названием мухаджирства (сами переселенцы называли себя мухаджирами в честь сторонников имамата, переселявшихся в период Кавказских войн с территорий, находившихся под российским владычеством на земли, где имамами было введено шариатское правление. Мухаджиры имамата в свою очередь уподобляли себя героям раннего ислама, совершивших вместе с пророком Мухаммедом в 622 г. переселение (хиджра) из языческой Мекки в мусульманский Ясриб-Медину. Отсюда пошло и название движения). Закрыты были и темы, выходящие на совершавшиеся обеими сторонами в войне насилия, в частности захваты заложников-аманатов, набеги (газават) горцев на русских и их сторонников, в частности в Алазанской долине на территории современной Грузии (грузины называли их лекианоба – дагестанскими набегами), а также карательные экспедиции, проводившиеся русскими войсками для «усмирения» непокорных горцев, когда целые селения выжигались, часть гражданского населения истреблялась, а другая насильственно переселялась на равнину. Яркое описание этих жестокостей можно найти и в классической беллетристике, в частности в повести Льва Толстого «Хаджи Мурат». Ими полны документы и свидетельства очевидцев. Стоит отметить и ответные жестокости сторонников имамата, направленные не только против гяуров-русских, но и против мусульман, признавших власть Российской империи. Так была физически истреблена значительная часть мусульманской знати в Дагестане. Известны случаи, когда целые семьи, включая женщин и детей, истреблялись или заживо сжигались в родовых башнях (например, памятное истребление имамом Гамзат-беком ханской семьи в Хунзахе в 1834 г. или сожжение беков с. Кеди в Западном Дагестане в правление имама Шамиля).

Кроме того, в условиях «холодной войны» второй половины ХХ в. для большинства интересующихся историей войн на Кавказе, да и профессиональных историков, не имевших доступа в спецхраны библиотек, нечего было и думать достать книги, написанные современными западными историками. Эти политические барьеры, еще недавно разделявшие ученых, также пали вместе с советскими границами на Кавказе. В 1990-е годы были переведены и изданы на русском языке многие классические труды по истории Кавказских войн, опубликованные за рубежом. Среди этих очень разных исследований выделяется монография недавно скончавшегося израильского востоковеда Моше Гаммера, изданная в Москве к 200-летнему юбилею имама Шамиля, широко отмечавшемуся в Дагестане и на Северном Кавказе в 1997 г. Этот труд уже более четверти века остается классическим исследованием по политической и военной истории имамата горного Дагестана и Чечни. Появились интересные исследования и наших историков, было опубликовано немало неизвестных прежде источников, в том числе вышедших и из лагеря противников Российской империи. Среди них – несколько сотен писем имама Шамиля и его предшественников, переведенных с арабского литературного языка, служившего на Восточном Кавказе того времени основным языком власти, права и книжной культуры. Интересным памятником мемуарной литературы являются дневники и воспоминания секретаря и зятя Шамиля, Абдуррахмана Казикумухского, опубликованные в русском переводе дагестанских историков М-.С.Д. Саидова и Н.А.Тагировой уже в постсоветское время.

В результате у нас появилась возможность услышать из архивов голос не только российских военных, но и горцев, сражавшихся в кавказских войнах как на стороне имамата, так и на российской стороне. Многие из них не раз меняли свои взгляды и политическую позицию. например, другой известный хронист и секретарь имама Шамиля Хаджи-Али (Гаджи-Али) из дагестанского селения Чох, перешел в конце Кавказских войн на сторону русских и работал после этого в российской администрации Дагестанской области. Его последующая судьба и смерть долгое время оставалась неизвестной. Только совсем недавно дагестанскому историку Патимат Тахнаевой удалось установить по архивам в Тбилиси, что Хаджи-Али принял участие в восстании 1877 г., был пленен, осужден на ссылку, но, скорее всего заболел и скончался в заключении еще на Кавказе. Итак, судьбы и взгляды многих участников Кавказских войн продолжают открываться перед историками. Но вот открылись ли эти разные и очень пристрастные точки зрения перед более широкой публикой, это еще очень большой вопрос. Он в первую очередь зависит от научно-популярной литературы, которая, правда, на Северном Кавказе очень развита, но во многом еще следует меркам и нормам позднего советского времени.

Что же касается консенсуса во взгляде на историю, о котором Вы спрашивали, то он так и не был достигнут. Дело в том, что в то время как историки и история освобождались от оков политической цензуры, то общество в постсоветской России и на Кавказе все более погружалось в пучину междоусобных распрей. В начале 1990-х годов государство уже не могло (да и не хотело) защищать своих граждан. Сначала в Закавказье, а затем на Северном Кавказе обострились межнациональные, а позднее конфессиональные конфликты. Разразились гражданские войны, самыми известными из которых стали две кровавые чеченские кампании. На личном опыте помню, как в середине 1990-х появились беженцы из районов конфликтов. Чуть ли не все народы и конфессии региона оказались обижены на власть и друг на друга. Многие уезжали из региона, не желая более жить бок о бок с бывшими соседями, с которыми в позднее советское время довольно неплохо ладили. К счастью лихие 1990-е годы ушли в историю, жить на российском Кавказе стало проще. Но комплекс национальных, религиозных и территориальных обид, заложенный еще в раннее советское время и обострившийся с падением советской власти, все еще остро чувствуется.

«Причины войн исторической памяти не в прошлом, а в настоящем»

КУ: На Кавказе сегодня часто возникают острые ситуации в связи с тем, что проживающие там народы по-разному смотрят на события Кавказской войны. В частности, возникала напряженность вокруг памятников. Для русских герои - адмирал М.П.Лазарев и Архип Осипов, для чеченцев — девушки из села Дади-Юрт. Как должна строиться историческая политика, чтобы монументы героям войны не становились причиной конфликтов? Каково ваше мнение? Не стоит ставить никаких памятников вообще? Ставить памятники героям с обеих сторон? 18 мая на «Кавказском узле» состоялась дискуссия экспертов, и один из ее участников, Владимир Новиков, говорил о том, что нужен общий памятник примирения — монумент всем жертвам Кавказской войны с обеих сторон. Как вы относитесь к такой идее?

ВБ: Я могу, конечно, ошибаться (ведь я не политик), но мне кажется, что причины этих войн исторической памяти о Кавказских войнах лежат не столько в прошлом, сколько в настоящем. Я уже говорил только что, что не случайно комплекс исторических обид между соседними народами не случайно обострился лет десять-пятнадцать тому назад, когда в условиях безвластия и раскола общества в нем активизировались деструктивные и центробежные силы. Не надо при этом думать, что в прошлом памятные события и памятники Кавказской войны не вызывали таких жестоких споров, а то и конфликтов. Еще как вызывали. И сами памятники (даже надмогильные) то ставили, то уничтожали. так, в Дагестане в с. Хунзах, где похоронен старший товарищ и предшественник имама Шамиля Гамзат-бек, убитый молочным братом вырезанных тем ханов и братом знаменитого Хаджи-Мурата, надмогильную стелу Гамзата еще в XIX и в начале ХХ в. несколько раз у основания ломали ненавидевшие его кровники из Хунзаха. Стела эта все еще стоит на хунзахском кладбище. В память о сдаче имама Шамиля в Гунибе на месте его встречи с Барятинским была поставлена каменная беседка, увенчанная двуглавым орлом. В Тифлисе еще в 1887 г. был открыт посвященный Кавказским войнам военно-исторический музей, а к 1907 г. построен Храм славы. Он был посвящен подвигам русских солдат и офицеров, а о подвигах другой стороны в нем старались не вспоминать. Сюда на хранение была передана большая коллекция трофейных знамен горцев, участвовавших в войнах на стороне имамата. Но уже после 1917 г. музей был расформирован, а через несколько лет гунибская беседка и другие памятники русскому оружию царского времени взорваны большевиками. Только несколько лет тому назад в запасниках грузинских музеев в Тбилиси удалось найти шамилевские знамена из дореволюционного Храма славы.

Сегодня история повторяется. Советские монументы вождей (среди них было немало интересных в художественном отношении памятников) были разрушены еще в 1990-е годы, а на месте их возводят новые, причем нередко в советской стилистике, но художественно нередко более примитивные, а то и уродливые. Во многом под влиянием советской пропаганды в народной памяти второй половины ХХ в. Кавказская война слилась с Великой Отечественной. В какой-то степени этой путанице помогли советские историки, объявившие газават горцев-мусульман времен Кавказских войн национально-освободительным движением, которому в России сочувствовали угнетенные царизмом классы русского и иных народов. Отчасти поэтому памятные стелы павшим в Великой отечественной войне 1941-1945 гг. почти ничем не отличаются от постсоветских фантазий, посвященных горцам, погибших в ходе российских завоеваний в годы Кавказских войн XIX в. Один из таких новых памятников я недавно видел в дагестанском селении Гимры. Это поставленная к юбилею имама Шамиля гигантская стела Три имама с вписанной в круг большой пятиконечной звездой, которую поддерживают три массивные плиты. Если смотришь на памятник с птичьего полета, то он должен производить неплохое впечатление, но вблизи он исключительно безобразен и напоминает мне худшие московские творения Церетели. А вот другой пример из соседнего селения Унцукульского района Ашильта. Там стандартный советский обелиск, посвященный памяти московских курсантов, которых здесь перебили и сбросили в пропасть во время гражданской войны в 1921 г., увенчали звездой с полумесяцем, украсили портретом имама Шамиля, положили под него камень, на котором изготавливали порох для газиев имамата и посвятили «Пороховому заводу имама Шамиля». Постамент украшает надпись: «На этом камне изготовляли порох для войск имама Шамиля». Некоторые памятники героям Кавказских войн, воздвигнутые в постсоветские десятилетия, пострадали от конфликтов на религиозной почве. Пуристы (и нигилисты) салафиты, появившиеся в регионе в это время разрушают их как запрещенные исламом. В уже упомянутом с. Гимры даже памятник имаму Шамилю пришлось убрать в подсобку местного школьного музея.

Идея поставить общий памятник жертвам Кавказских войн сама по себе неплоха. В ней меня пугает лишь его эстетическая сторона. Не хотелось бы видеть выставленное на всеобщее обозрение, причем в историческом месте, очередное уродливое творение, щедро спонсированное русскими или кавказскими нуворишами, но по воплощению оскорбительное для памяти погибших. Но вот предложение корректировать историческую политику, чтобы сделать историческую память менее конфликтной, кажется мне неосуществимым, если не абсурдным. Ведь историческая политика начала XXI в. и является формой политизации истории, которая неизбежно ведет к обострению межгосударственных и межнациональных конфликтов, а также к раздуванию этих конфликтов с участием политиков и политически ангажированных историков. Те кто пропагандирует сегодня проведение правильной исторической политики в защиту национальных интересов России на Кавказе и в других регионах или не понимает значения термина или сознательно извращает его смысл.

Что же такое историческая политика? Историки постсоветского времени понимают под этим названием использование истории в политических целях в условиях падения научной цензуры и резкого расширения информационного поля (в основном за счет Интернета), характерное для регионов с социалистическим прошлым (хотя и для западных стран также). Первые опыты в этом направлении были произведены политиками, журналистами и историками в Польше в начале XXI века, где в 1998 году был создан Институт национальной памяти. Аналогичный институт появился в 2005 году на Украине. Похожие опыты проводились в других бывших социалистических странах и союзных республиках СССР. В России и на Северном Кавказе тоже были попытки создания институций, которые занимались бы исторической политикой для нужд власть и деньги имущих, хотя и не столь успешные. Здесь, прежде всего, вспоминается так называемая Комиссия по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, существовавшая в 2009-2012 годах при президенте РФ. При всех различиях исторической политики в разных странах и при разных режимах у нее есть ряд общих черт. Своей главной целью ее сторонники объявляют разоблачение фальсификаций прошлого политическими врагами правящего режима из-за рубежа. Себя они рисуют в виде жертвы, а своих идейных и политических противников – как врагов народа. (Риторика, как видите, вполне в духе политических репрессий второй четверти ХХ в.) Идеологи исторической политики не менее озабочены созданием единых национальных версий школьных учебников, которые должны помочь власти наладить патриотическое воспитание подрастающего поколения (а их авторам из числа сторонников исторической политики обеспечить достойные гонорары за счет тиражей в десятки и сотни тысяч копий). Наконец, по их мнению, необходимо закрыть недостаточно патриотически-настроенным историкам доступ в архивы, а публикуемые архивные материалы цензурировать с учетом государственных интересов страны. Все эти постулаты исторической политики можно найти на российском Кавказе.

КУ: Даже когда речь не идет о памятниках, возникают проблемы с разными трактовками Кавказской войны на уровне бытующих в обществе представлений. На юге России у казаков и живущих с ними бок о бок черкесах в народной памяти бытуют очень разные истории о Кавказской войне. Как может быть достигнут консенсус на этом уровне?

ВБ: Я хорошо понимаю, как для общественных деятелей важен консенсус представлений о прошлом, такое своего рода интеллектуальное братание. Однако не стоит обольщаться и полагать, что постановка одного памятника, который, предположим, понравится потомкам и казаков, и черкесов, да и других горцев, не решит проблемы конфликтов на уровне исторической памяти. Нельзя забывать, что, как я уже говорил раньше, в отличие от истории историческая память обращена не в прошлое, а в настоящее. Чтобы в будущем избежать конфликтов и обострений между интерпретациями событий прошлого, в частности связанных с Кавказскими войнами и завоеванием региона Российской империей, политикам в первую очередь следует решить проблемы современности. А этих проблем у российского Кавказа (как, впрочем, и у уже нероссийского Закавказья) хоть отбавляй. Это и экономический кризис с коррупцией и дотационностью, и последствия двух чеченских войн, и терроризм, и криминал, да к тому же мигранты, молодежь и школа. Историкам же, как мне кажется, не стоит подыгрывать политикам (продаваясь им за определенные льготы и подачки), помогая забыть одни и подчеркнуть другие факты из непростого имперского и более недавнего прошлого Кавказа.

КУ: Как, на ваш взгляд, следует построить преподавание истории Кавказской войны в школе?

ВБ: Я думаю, что здесь неплохо было бы преподавать историю по учебникам, написанным не школьными методистами, а профессиональными историками – точнее теми из них, кто может и хочет писать такие научно-популярные и методически выверенные тексты, не из пятых рук, а на личном опыте зная оригинал, которому следует следовать. Мне знаком один такой удачный (и вместе с тем печальный) пример такого начинания. Правда, он относится не к новой (как Кавказские войны), а к древней и средневековой истории. Речь идет про учебник для 6 класса по истории Дагестана с древнейших времен доXVI в., изданный в Москве в издательстве «Дрофа» в 2009 г. Его авторы – дагестанские археологи М.С. Гаджиев, О.М. Давудов и крупнейший в регионе историк-исламовед и медиевист профессор А.Р. Шихсиадов. Особенно много вложился в эту книгу многолетний глава Дербентской археологической экспедиции М.С. Гаджиев. Учебник получился в результате как научным (в нем верно отражен современный уровень исторических знаний о прошлом края), так и не слишком заумным и вместе с тем живо и увлекательно написанным. Такой учебник был возможен лишь на Кавказе в силу общих федеральных норм школьной политики, позволяющей и поощряющей написание учебных пособий по истории регионов и для субъектов Федерации. Школьные учителя и сами школьники с радостью встретили этот учебник. Но к сожалению сегодня у нему в дагестанских школах, как правило, не обращаются. Продвижению книжки помешали уничтожившие его коррупция, бюрократия и (не в последнюю очередь) гонорары многотиражных школьных учебников, о чем я уже упоминал, говоря про историческую политику.

Что же касается тематики Кавказкой войны, то, пожалуй, нельзя было бы создать учебник, удовлетворяющий пожеланиям всех сторон, вовлеченных в войны памяти о ней. Не говоря о том, что в том же Дагестане (да и в Чечне) нельзя было бы слишком подробно рассказывать в таком учебнике про черкесов, Черноморское и Терское казачьи войска, события на Северо-Западном Кавказе, нельзя было бы ввести слишком подробный раздел о горцах в учебнике для русского и в особенности казачьего населения Кубани и Ставрополья. Здесь, конечно, не стоит пренебрегать тем позитивным и удачным, - в области ярких биографий и иных хорошо запоминающихся фактов, - что было наработано в школьной и научно-популярной литературе в позднее советское время. В республиках и областях региона работал в то время целый ряд талантливых краеведов - популяризаторов истории. Многие из них немало писали и в постсоветское время. Упомяну лишь одного такого автора – известного и, к сожалению, ныне покойного дагестанского краеведа Булача Гаджиева из Махачкалы. Я рискую сказать страшную «ересь», но мне кажется, что значение Кавказской войны или войн вообще слишком раздуто в современном кавказоведении. Именно по этой причине в своем единственном учебнике ¹ – правда, написанном не для школьников, а для студентов университетов я решил посвятить этой теме всего одну из четырнадцати глав-лекций книги. В работе были как удачи, так и хорошо заметные мне по прошествии нескольких лет просчеты. Но в одном я твердо уверен. Учебник для университетской аудитории должен обязательно знакомить студентов с разными точками зрения по затронутым в нем проблемам. Однако это правило чаще совершенно «не работает» для школ.

КУ: Какое место в преподавании истории и научных исследованиях занимает сегодня кубановедение? Насколько оно сложилось как самостоятельная дисциплина? Насколько ангажирован «кубановедческий» взгляд на историю?

ВБ: Этот вопрос не ко мне. Я не занимаюсь историей Кубани, специализируюсь на истории ислама и горских мусульманских обществ Дагестана. Поэтому работы по кубановедению мне мало известны. Я знаю, конечно, что есть целый ряд исследований, а также учебников по археологии, древней, средневековой, новой и новейшей истории Кубани. В общем, они хорошо вписываются в региональнальное повествование или нарратив, приобретшие такую популярность в постсоветское время. При известных удачах такого географического охвата не следует его абсолютизировать. Одним из недостатков исторических исследований и учебников, созданных в позднее советское время и постсоветские десятилетия на российском Кавказе была как раз абсолютизация административных границ, проложенных в регионе в позднее советское время. Так даже в академическом 2-томнике по исторической географии Дагестана повествование и карты были ограничены современной территорией республики. Это чтобы не обижать соседей и не давать им повода подозревать дагестанцев в желании оттяпать кусок их национальной территории. Такой подход к территориям и региональной истории мне чужд. Более осмысленным мне представляется подход, предложенный в единственном историческом атласе новой и новейшей истории всего Кавказа, изданным в 2006 г. А.А. Цуциевым из Владикавказа, хорошо известном специалистам и даже выложенном в Интернете. Подобный подход я пытался пропагандировать и в своем учебнике 2007 г.

КУ: Как в других странах решаются проблемы с травмирующей исторической памятью? Опыт каких стран может быть полезен для России?

ВБ: Большую роль здесь наряду с картами, о которых уже шла речь, играют музеи и школьные учебники. По отношению к последним в целом в современном мире сейчас существует два подхода. Один из них говорит, что историю надо писать как историю своего народа. В общем-то это идея еще XIX в. Это по существу национальная история, не важно, касается ли она археологии и глубокой древности или событий нового и новейшего времени – XIX-ХХ вв. Тогда историки считали, что историю можно и нужно писать только как историю народа, желательно своего. Следы такого подхода отразились в нашей и зарубежной классике, у таких авторов как Карамзин, Соловьев и Ключевский. Такой (несколько анахроничный для меня лично) подход превалирует в учебниках национальных государств, возникших на обломках бывших союзных республик СССР. Нередко такое национальное, если не националистическое повествование бывает отягчено целым комплексом обид на соседей, прежде всего на Россию, с которой у правительств этих стран могут быть весьма конфликтные отношения. Яркий пример таких учебников можно найти в современной Грузии (и странах Прибалтики). Попытки национальной интерпретации истории региона есть и в отечественных учебниках. Но здесь они не столь явные. С другой стороны, скажем, в Западной Европе (например, в Германии и Франции) в школьных учебниках преобладает сознательное абстрагирование от национального нарратива. Недавние исследования показывают, что восприятие истории в школе там менее конфликтно. Но и у европейцев есть свои проблемы в этой области. При широком развитии миграций европейские учебники еще плохо учитывают историю своих мигрантов, что в определенной степени затрудняет интеграцию мигрантов через государственные школы. Вместе с тем, нельзя же просто перевести учебник на свой язык и использовать его. Нужна какая-то адаптация его к российским и кавказским реалиям. А иначе его может ждать судьба печально известного шариатского уголовного законодательства Чеченской республики 1996 г., автоматически переведенного с суданского оригинала 1996 г., наполненного чуждыми Чечне арабскими реалиями (верблюдами и проч.) и так и не введенном в жизнь.

«Определение мухаджирства как геноцида не очень корректно»

КУ: В преддверии сочинской Олимпиады на Кавказе начали особенно много говорить о «черкесском вопросе», о необходимости признания геноцида черкесов. Насколько обоснована, на ваш взгляд, такая форма политических требований? Если ли исторические факты, которые позволяли бы судить о том, можно ли характеризовать произошедшее с черкесами как геноцид?

ВБ: Черкесский вопрос это вопрос об исторической памяти потомков черкеской диаспоры, состоящей из потомков мухаджиров (о них речь уже шла выше) с Кавказа на Ближнем Востоке и в мире. В диаспоре историческая память действительно крайне травмирована массовыми переселениями и связанными с ними жертвами. Конечно, российские военные поступили с черкесами очень жестоко, запретив им после покорения края жить в горах и вынудив покинуть родину. Переселение было не очень хорошо организовано. Масса народа не вынесла тяжести пути и погибла от болезней и голода. Сторонники выселения черкесов с российского Кавказа из числа российских военных, управлявших в середине XIX в. Северо-Западным Кавказом об этом хорошо знали, но не помогли черкесам, хотя мнили себя очень гуманными и человеколюбивыми людьми. Более того, широкую известность получили слова наместника кавказского Барятинского, предельно ясно, хотя и резко выразившего правительственную точку зрения Российской империи о черкесах, пытавшихся выехать с Кавказа под видом паломников-хаджи: «А знаете что? Ведь это, пожалуй, и не дурно, что уйдет эта сволочь, которая нам только в тягость. Не останавливайте, пусть идут в Мекку или куда хотят». Вопрос ответственности за судьбы и гибель множества иммигрантов, конечно, тяжелым грузом лежит на памяти военных и чиновников, управлявших Черкессией и в отличие от руководителей Дагестана и Чечни поддержавших массовое переселение мухаджиров. Вместе с тем, этот взгляд был общим для европейцев эпохи колониальных империй. Принципы гуманности не тревожили их совести, поскольку они и не считали колонизуемое население, все равно в черной Африке ли, или в горах на Кавказе за людей. Для них это были неразумные, а порой и вредные животные, но никак не люди. Именно подобным взглядом во многом объясняются потрясающие жестокости, допускавшиеся европейцами в колониях и на окраинах своих империй, когда в том же бельгийском Конго за малейшую провинность (и совсем не по шариату) людям отрубали конечности, или же выставляли на частоколе головы отрубленных врагов, как это делал генерал Засс на Кавказе, а затем в благородных «естественнонаучных» целях препарировали черепа и отправляли в Кунсткамеру для науки и «воспитания юношества». Недаром голова прославленного Толстым Хаджи-Мурата до сих пор лежит в ее запасниках в С.-Петербурге.

Однако определение мухаджирства как геноцида, на мой взгляд, не очень корректно и слишком отягчено ненужными политическими коннотациями. Этот термин, как известно, появился в разгар Второй мировой войны. В 1943 г. его ввел не историк, но юрист Р. Лемкин. В 1948 г. это понятие приобрело международный правовой статус, означая тягчайшее преступление против человечества, согласно знаменитой «Конвенции о предупреждении преступлений геноцида и наказании за него». Оно касается, прежде всего, одного конкретного явления новейшей истории, а именно холокоста – истребления евреев нацистами в ХХ в. Само понятие и история холокоста предельно политизированы. Не случайно попытки продлить его глубже в историю предпринимают в первую очередь политики, а не историки, как это случилось с истреблением армян в поздней Османской империи. Даже некоторые юристы выступают против применения термина к явлением, случившимся до 1948 г. Сходных взглядов, но по иным причинам, придерживаются и многие историки нового времени. Их аргумент состоит в том, что геноцид как таковой представляет особенность временных войн на уничтожение, жертвами которых в массе своей становится гражданское население. Поэтому массовая резня армянского и греческого населения, предпринятая властями Османской империи в период Первой мировой войны еще может с некоторой скидкой быть отнесена к холокосту, но более ранние, пусть не менее жестокие репрессии в колониях – нет. По этой причине исторические доводы признания мухаджирства геноцидом не выглядят на мой взгляд убедительными. Они к тому же чреваты внесением в историю Кавказских войн анахронизмов, заимствованных из более поздних эпох. Термин ведет к тому же к чрезмерной виктимизации ² черкесской истории и без того крайне мифологизированной. О политической обоснованности такого предложения я не берусь судить, не являясь юристом.

КУ: На ваш взгляд, возможно ли «снятие» черкесского вопроса без признания геноцида?

ВБ: Рецепта, как это сделать, у меня нет. В советское время такого вопроса на Северном Кавказе не было. До конца 1950-х исследования на тему мухаджирства были невозможны, а позже, хотя и начали выходить исследования на эту тему, тема все равно оставалась закрытой. Но вернуться в советское прошлое уже нельзя (и слава Богу). При оценке черкесского вопроса уже не возможно (не говоря о том, что это не этично) замалчивать огромные жертвы, понесенные горцами при переселении с Кавказа в Османскую империю. Вместе с тем, не следует забывать и других жертв Кавказских войн. Авторы, писавшие о массовых переселениях на послевоенном Северном Кавказе, как правило, ограничиваются красочным описанием страданий горцев. Но не в лучшем положении оказались и поселенные на их бывших землях казаки. Заведовавший колонизацией Закубанья генерал Евдокимов вел дело очень круто, сгоняя черноморских казаков на новые места целыми станицами. Допущенные окружными властями при этом насилия в отношении казачества вызвали серьезные волнения в Черномории. Источники (без которых для историка нет истории) свидетельствуют о том, что Кавказская война велась со страшными жестокостями с обеих и для обеих сторон – переселения и выжигание непокорных аулов применяли не только царские генералы, но и Шамиль. Россия вела на Кавказе классическую колониальную войну – как, к примеру, французы в Алжире, но с другой стороны после окончания войны Кавказский край не стал колонией, как, скажем, французский Алжир. А современный Кавказ это в определенной степени итог российского имперского и советского конструирования региона, которого потомки мухаджиров уже не застали. Но они сами претерпели сходную, хотя и иную трансформацию в Османской империи и возникших на ее развалинах национальных государствах Ближнего Востока.

С Владимиром Бобровниковым беседовал корреспондент «Кавказского узла» Семен Чарный.

19 мая 2014 года

Примечания:

1. Северный Кавказ в составе Российской империи / Под ред. В.О. Бобровникова, И.Л. Бабич. М., 2007.
2. Виктимизировать - делать жертвой (Исторический словарь галлицизмов русского языка \ Епишкин Н. И. 2010.)