ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА.

ISD Институт стратегического диалога

Усиление способности нового поколения противостоять экстремизму

«Я уехал, чтобы быть ближе к Аллаху»

Изучение иностранных боевиков через их родных и близких

Авторы: Амарнатх Амарасингам
Лорн Л. Доусон

Перевод с английского языка осуществлён Центром анализа и предотвращения конфликтов

О докладе

В основу доклада легли данные, полученные из крупнейшего массива интервью с иностранными боевиками и их близкими. В нем использованы данные из нестандартизованных интервью с 43 родителями, братьями, сестрами и друзьями 30 мужчин и женщин, которые уехали в Сирию и Ирак. В докладе рассматриваются два вопроса. Во-первых, он проливает свет на мотивы тысяч иностранных боевиков, которые с начала сирийской гражданской войны бросают семью, дом и прежнюю жизнь, чтобы воевать на стороне джихадистских группировок. Во-вторых, он рассказывает о трудностях, с которыми сталкиваются семьи иностранных боевиков, пытаясь примириться с потерей. В докладе рассматриваются общие для иностранных боевиков факторы, процесс радикализации и то, продолжают ли они контактировать со своими семьями, совершив хиджру (переселение) в Сирию.

Благодарности

Исследовательский проект, благодаря которому были получены данные, был осуществлен благодаря щедрым грантам от Канадской программы по безопасности (CSSP), Канадского совета по социальным и гуманитарным наукам (SSHRC) и Фонда в поддержку устойчивости общества (CRF) Министерства общественной безопасности Канады. Авторы также благодарят своих контактных лиц, чьи связи в сообществах сделали это исследование возможным, и родителей и друзей иностранных боевиков, которые на протяжении нескольких лет доверяли нам свои истории.

Об авторах

Амарнатх Амарасингам — старший исследователь в Институте стратегического диалога, он является одним из руководителей исследования западных иностранных боевиков, которое ведется в Университете Ватерлоо. Он написал книгу Pain, Pride, and Politics: Sri Lankan Tamil Activism in Canada [«Боль, гордость и политика: активизм шриланкийских тамилов в Канаде»] (2015). В область его научного интереса входят радикализация, терроризм, политика диаспор, послевоенное восстановление и социология религии. Он выступил редактором следующих публикаций: Sri Lanka: The Struggle for Peace in the Aftermath of War [«Шри-Ланка: борьба за мир после войны»] (2016), The Stewart/Colbert Effect: Essays on the Real Impacts of Fake News [«Эффект Стюарта-Кольбера. Эссе о реальном воздействии фейковых новостей»] (2011), Religion and the New Atheism: A Critical Appraisal [«Религия и новый атеизм: критическая оценка»] (2010). Кроме того, он автор ряда рецензируемых статей и глав в книгах. Он представлял статьи более чем на 100 национальных и международных конференциях, писал для таких изданий, как The New York Times, The Atlantic, Vice News, Foreign Affairs и War on the Rocks. Он ведет твиттер @AmarAmarasingam.

Лорн Л. Доусон — профессор на факультете социологии, правоведения и религиоведения в Университете Ватерлоо. Он написал три книги, еще четыре вышли под его редакцией, он опубликовал 70 академических статей и глав в книгах. Его исследования в основном касаются социологии религии. Изучение того, почему некоторые новые религии приобретают насильственный характер, вылилось в исследование процесса радикализации, ведущего к терроризму. Он является сооснователем и директором Канадской сети по исследованию вопросов терроризма, безопасности и общества (www.tsas.ca), одним из руководителей исследования западных иностранных боевиков, которое ведется в Университете Ватерлоо (например, Доусон и Амарасингам, 2017, Talking to Foreign Fighters: Insights into the Motivations [«Беседы с иностранными боевиками: понимание мотивов»], Studies in Conflict and Terrorism, Vol. 40, No. 3). Он работает над социально-экологической моделью радикализации (например, Доусон, 2017, Sketch of a Social Ecology Model for Explaining Homegrown Terrorist Radicalisation [«Набросок социально-экологической модели, объясняющей радикализацию террористов местного происхождения»], The International Centre for Counter-Terrorism, The Hague, Vol. 8, No. 1) и критически исследует роль религиозности в мотивах джихадистского терроризма (например, Доусон, 2017, Discounting Religion in the Explanation of Homegrown Terrorism: A Critique [«Недоучет религии при объяснении терроризма местного происхождения: критический анализ»], в публикации под ред. Дж. Р. Льюиса, Cambridge Companion to Religion and Terrorism [«Кембриджский справочник по религии и терроризму»], Cambridge University Press).

Оглавление

Краткое содержание

1. Выводы о семейном происхождении иностранных боевиков

2. Практические рекомендации по противодействию радикализации

Введение

Методика и подход

Примеры

1. Молодой мусульманин из Америки

2. Новообращенный мусульманин из Европы

3. Юноши и девушки из Квебека

Становление иностранного боевика: социально-экологический подход

Заключение

Краткое содержание

Много уже было написано о тысячах «иностранных боевиков», которые с начала сирийской гражданской войны совершают хиджру (переселение) в Сирию и Ирак, чтобы воевать на стороне различных джихадистских группировок. Понятно, что, к сожалению, лишь малая часть этих материалов опирается на первичные данные, полученные в ходе интервью с боевиками или их близкими, родственниками, друзьями и знакомыми (например, преподавателями, имамами, коллегами, товарищами по спортивным командам). В основу этого доклада легли интервью с близкими западных иностранных боевиков, попавших в выборку, и он представляет собой одно из немногих свежих исследований, где есть хоть какие-то первичные данные ¹. Это самый большой на сегодняшний день массив интервью с родными, друзьями и знакомыми иностранных боевиков. Кроме того, в своем анализе мы также опирались на крупнейший массив интервью с действующими иностранными боевиками ². В докладе использованы данные из неструктурированных интервью с 43 родителями, братьями и сестрами и друзьями 30 мужчин и женщин, которые уехали в Сирию и Ирак. Большинство из бесед проводились лично, под аудиозапись и длились от одного до четырех часов. Исследование еще не закончено. Процесс взятия интервью продолжается, их расшифровывают и проводят их тематическое кодирование в целях анализа. Поэтому в настоящем докладе приведены предварительные выводы и заключения. В центре внимания были две проблемы: что говорят нам данные о тех молодых мужчинах и женщинах, которые уехали воевать, и что произошло с их родственниками. На этом этапе мы включили сюда пять примеров, хорошо иллюстрирующих ситуацию с точки зрения родных этих иностранные боевиков. Также в докладе указывается на то, как в свете полученной информации повысить эффективность нынешних усилий, направленных на противодействие радикализации иностранных боевиков.

В выборку иностранных боевиков, которые обсуждались в интервью, вошли:

• 27 мужчин и 3 женщины;

• большинство из них (21 человек) — иммигранты в первом или втором поколении, остальные 9 родились в той же стране, в которой родились их родители;

• большинство из них (26 человек) закончили среднее полное образование либо учились в колледже или университете, еще у 3 есть степень бакалавра;

• у 50% родители по-прежнему состоят в браке; у 30% родители либо развелись официально, либо не живут вместе; об остальных 20% нет информации;

• про большинство из них нельзя сказать, что они выросли в дисфункциональных семьях без родительской заботы;

• про большинство из них нельзя сказать, что они жили в бедности и тяжелых экономических условиях;

• более половины выборки (57%) родились в мусульманских семьях, 43% сами приняли ислам.

Выводы о семейном происхождении иностранных боевиков

В целом информация, которую мы получили в ходе интервью с близкими боевиков, подтвердила наши ожидания. Наши впечатления согласуются с сообщениями СМИ и данными других исследований, посвященных радикализации джихадистов. Тем не менее, важно расширять и углублять пока еще фрагментарное, слишком обобщенное понимание происходящего. Необходимо детальнее описывать ситуацию, что позволяет разглядеть человеческие черты в этих людях.

Ниже приведены наиболее существенные выводы.

• Почти три четверти (73%) боевиков продолжают более или менее регулярно общаться с родными и друзьями, однако некоторые семьи не получили от уехавших детей ни единой весточки.

• Несмотря на то, что многие родители ссорились с детьми, когда те впервые связались с ними, большинство вскоре постарались наладить более нормальный диалог в надежде на сохранение контакта.

• Все родители отмечали изменения в манере детей одеваться, вести себя, в их отношении к жизни и близком окружении до отъезда, но тогда эти изменения казались в целом положительными.

• Частично так произошло потому, что обращение к религиозным, а потом и радикальным взглядам совпало с типичными проблемами переходного возраста.

• Несмотря на то, что некоторые из молодых людей бунтовали против воли родителей, большинство родителей называют их в целом «хорошими детьми», хотя и зачастую упрямыми.

• Большинство молодых людей вступили на путь религиозной трансформации до того, как радикализовались их политические взгляды, однако эти два процесса тесно связаны между собой.

• Нередко локальный опыт маргинализации (в основном из-за религиозной принадлежности) запускал радикализацию либо усугублял ее для тех, кто уже встал на этот путь.

• Близкие друзья молодых мужчин и женщин, которые уехали в Сирию и Ирак, зачастую лучше, чем родители, замечали перемены в их поведении и отношении к жизни, а следовательно, и личности.

• Во многих случаях именно сообщения в СМИ об «Исламском государстве» (ИГИЛ) (организация признана террористической и запрещена в России судом, - прим. “Кавказского узла”) и проблеме иностранных боевиков помогли родителям осознать, что происходящее серьезней, чем им поначалу казалось.

• В большинстве случаев, однако, молодые люди уезжали, почти не встретив сопротивления со стороны родных, так как родители слабо понимали, что происходит.

• Это оказывалось возможным потому, что молодые люди настолько успешно скрывают изменения своей личности, свои планы и ожидания, что ни у родителей, ни у других людей почти нет шанса вмешаться.

• Родственники и друзья, как правило, теряются, поняв, что молодой человек из их семьи или близкого окружения уехал за границу. Близкие западных иностранных боевиков ничуть не лучше других подготовлены — ни теоретически, ни практически — к тому, чтобы распознать связь между внешними изменениями, которые они наблюдают, и серьезной трансформацией личности, происходящей в уезжающих.

Сопоставив информацию, полученную в ходе этих интервью, с информацией из интервью с иностранными боевиками, а также с исследовательскими публикациями о западных иностранных боевиках, мы утверждаем, что решение стать иностранным боевиком обычно становится результатом сочетания нескольких идентифицируемых факторов. Мы имеем дело с людьми, которые:

• переживают острый кризис взросления;

• склонны к морализаторству;

• чрезвычайно активно ищут смысл жизни (желая изменить мир);

• обрели необходимые ответы в вере в (религиозную) идеологию и причастности к вымышленному (буквально) изменению мира;

• находятся под психологическим воздействием сильной динамики малых групп и, возможно, под влиянием харизматического лидера;

• приходят к сращению своей личности с идентичностью и идеями новой группы.

Такой вывод отражает и, в свою очередь, влияет на социально-экологическую модель радикализации джихадистов, которую мы разрабатываем в течение некоторого времени. В настоящем докладе эта модель кратко обрисована. Решение стать иностранным боевиком принимается тогда, когда в одной точке сходится множество неблагоприятных факторов, которые по-разному и в разной мере действуют в каждом конкретном случае. На процесс влияют и непредсказуемые случайности. Моделирование ситуации позволяет упорядочить и проанализировать ситуацию лучше, чем принято полагать. Несомненно, очень сложно предвидеть, соберется ли кто-то стать иностранным боевиком, особенно когда люди знают лишь о некоторых из факторов, способствующих радикализации. В таких обстоятельствах логично предположить — как и делает большинство родителей, — что у детей просто такой период в жизни, когда они пытаются понять, кто они и в чем смысл их существования, и что закончится этот период обычным образом. Осведомленность о более широком спектре факторов должна повысить вероятность выявления ситуаций, когда происходит нечто более серьезное.

«В большинстве случаев молодые люди уезжали, почти не встретив сопротивления со стороны родных, так как родители слабо понимали, что происходит»

Введение

Конфликт в Сирии и Ираке притягивает к себе беспрецедентное количество «иностранных боевиков» со всего мира ³. Большинство приезжают из стран Ближнего Востока (в частности, из Туниса, Иордании, Саудовской Аравии), но вместе с тем на удивление много людей едет из Европы, Великобритании, Канады, Австралии, США (в общей сложности около 25–30 тыс. человек, из них порядка 4–5 тыс. с Запада) ⁴. Особенно много людей приезжает из Франции, Германии и Великобритании и непропорционально много (если сравнивать с численностью населения) — из Бельгии, Нидерландов, Дании и Швеции ⁵. К концу 2015 году увеличился поток из России и стран Центральной Азии. Едут преимущественно молодые мужчины, однако, как ни странно, есть и множество молодых женщин ⁶. Большинство из них присоединились к «Исламскому государству» (ИГИЛ), которое является, пожалуй, наиболее радикальной и опасной джихадистской организацией (организация признана террористической и запрещена в России судом, - прим. “Кавказского узла”).

Появление ИГИЛ* поменяло условия борьбы с терроризмом. «Аль-Каида»(организация признана террористической и запрещена в России судом, - прим. “Кавказского узла”) и ее дочерние организации угрожали Западу и до теракта 11 сентября. Они породили растущую сеть активных сторонников и групп, которые подготовили сотни смертоносных заговоров. «Аль-Каида»*, однако, рассматривала утопическую идею создания истинно исламского государства, а точнее восстановления ниспосланного богом халифата, лишь в более-менее отдаленной перспективе. Объявив себя халифом 29 июня 2014 года, Абу Бакр аль-Багдади приковал к себе внимание джихадистского сообщества и попытался узурпировать позицию мирового лидерcтва «Аль-Каиды»*. ИГИЛ* ставит перед собой задачу не только поразить врага и выдавить западных военных с Ближнего Востока, но и физически заложить основы нового социально-политического устройства и привлечь молодых мусульман со всего мира к участию в этом поворотном историческом моменте.

Ввиду такого изменения базовых параметров джихадистской угрозы необходимо лучше понимать, почему и как молодых людей привлекает идеология и миссия ИГИЛ* и аналогичных экстремистских движений. Как показывают исследования радикализации до насилия «доморощенных» джихадистов, в большинстве случаев мы имеем дело с поразительно заурядными людьми, которые решают заняться из ряда вон выходящими вещами. Соответственно, аналитики почти оставили попытки составить портрет иностранного боевика и потенциального боевика как такового ⁷. Вместо этого внимание переместилось на процесс радикализации, в ходе которого происходит трансформация ⁸.

В своем исследовании мы пытались разобрать на составляющие все нюансы процесса радикализации, для чего побеседовали с самими иностранными боевиками и с их близкими, чтобы понять их мотивы, изменения, которые наблюдали друзья и родные, интерпретацию таких изменений. Главным объектом изучения этого доклада являются молодые люди, которые уехали или попытались уехать за границу, чтобы присоединиться к различным боевым движениям в Сирии и Ираке, и то, как, по словам их близких, они пришли к такому судьбоносному выбору. Другая задача доклада состоит в том, чтобы внести свой вклад в начинающуюся дискуссию о том, можно ли, разобравшись в произошедшем с семьями иностранных боевиков и в их видении ситуации, мобилизовать родителей, братьев, сестер и друзей иностранных боевиков на вмешательство и дерадикализацию этих молодых мужчин и женщин, и если да, то каким образом ⁹.

Этот фундаментальный исследовательский вопрос сохраняет свою актуальность и после падения халифата ИГИЛ*. Несмотря на то, что военное поражение халифата ИГИЛ* в Ираке и Сирии нанесло серьезный ущерб организации и ее имиджу, ее призывы к оружию все еще сильны, и распространяет их сложная сеть сторонников по всему миру ¹⁰. ИГИЛ* сильно повлияло на образ действия террористов, и его наследие может воодушевить кого-то на новые атаки от его имени. Уроки, извлеченные из изучения образа мыслей отдельных иностранных боевиков и опыта и восприятия их родителей, братьев, сестер и друзей, будут иметь значение и после прекращения халифатом ИГИЛ* своего существования.

Большая часть того, что мы услышали от иностранных боевиков, их родственников и друзей, подтвердила наши ожидания и выводы предыдущих исследований, основывавшихся преимущественно на вторичных источниках. Тем не менее, необходимо было подтвердить эту информацию первичными данными и снабдить умозаключения деталями и нюансами, наглядно иллюстрирующими каждый случай радикализации. Также важно выделить ту информацию, которая ранее еще не обсуждалась либо потенциальное значение которой было непонятно. Ирония состоит в том, что чем больше человеческого мы увидим в этих иностранных боевиках, тем больше у нас шансов разобраться, как и почему они захотели и смогли совершить столько бесчеловечных поступков.

Методика и подход

Настоящий доклад в целом основан на материалах исследования, которое идет более четырех лет и еще не закончено. В нем собрана информация, полученная в ходе интервью с иностранными боевиками и с близкими боевиков в Канаде, США, Великобритании и других европейских странах. Мы целенаправленно искали собеседников через представителей сообществ, социальных работников, через других родителей и друзей. В выборку попали те, у кого как минимум один ребенок, брат или сестра либо близкий друг уехал за границу, чтобы участвовать в вооруженном джихаде.

К настоящему времени мы провели 43 личных интервью, но продолжаем исследование того, как родственники и друзья реагируют на изменение динамики в Сирии и Ираке. Все интервью записывались на диктофон и обычно длились от одного до четырех часов. Все интервью расшифрованы, и их тематическое кодирование в целях анализа продолжается. Этот доклад носит предварительный характер. В нем мы излагаем свои впечатления от первого ознакомления с интервью и их анализа.

Кроме того, мы провели 38 интервью с действующими западными иностранными боевиками в Сирии и Ираке и три интервью с боевиками, которые вели джихад в старых горячих точках: в Афганистане, Боснии и Чечне. Предварительный анализ 20 из этих интервью был представлен в статье, которую мы опубликовали в прошлом году ¹¹. Некоторые из этих интервью (которые не входят в настоящий доклад) проводились лично, но большинство — по Скайпу, через мессенджер KIK, Телеграм или иные приложения для обмена текстовыми сообщениями. По практическим и этическим причинам (из соображений конфиденциальности) было невозможно договориться об интервью с родственниками и друзьями именно этих боевиков. Приведенные здесь личные интервью с родственниками и друзьями касаются других иностранных боевиков.

Учитывая деликатный характер интервью с родными и близкими и хрупкость социальных связей, благодаря которым мы смогли поговорить с ними и завоевать их доверие, не все интервью были структурированы и проведены так, как того хотелось бы. Например, нереально задавать определенные вопросы обезумевшим от горя родителям. Наша задача состояла в том, чтобы встретиться с ними и зафиксировать их рассказ в максимально естественном виде. С одной стороны, мы действовали в своих интересах, с другой, — все время старались не перегружать и не ретравматизировать наших собеседников. В результате получившиеся интервью больше напоминают этнографические экспедиционные интервью, чем структурированное и контролируемое качественное исследование. Сложность ситуации в целом хорошо объясняет, почему вообще так мало исследований с первичными данными от семей и друзей западных боевиков-джихадистов ¹².

Таким образом, настоящий доклад базируется на 43 интервью, касавшихся 30 мужчин и женщин, которые уехали в Сирию и Ирак (рис. 1). Мы интервьюировали друзей, родителей, братьев и сестер, представителей местного сообщества и религиозных лидеров в различных западных странах, включая Канаду, США, Великобританию и другие страны Европы. Собранные данные неоднородны по многим параметрам. Например, в некоторых случаях удавалось побеседовать с несколькими друзьями одного боевика; когда-то один друг мог рассказать сразу о нескольких боевиках; в одних семьях на интервью соглашались братья или сестры, а родители отказывались, в других — наоборот; иногда на разговор соглашался только один родитель, а второй отказывался. Поэтому было трудно получить базовую демографическую информацию, которую исследователи обычно собирают в качественных исследованиях. Так, друзья иностранного боевика обычно знают о процессе радикализации, но представления не имеют о том, как рос этот человек и какой уровень дохода был в его семье. Принимая во внимание деликатность темы исследования, мы решили говорить с любым, кто согласится говорить с нами, прекрасно понимая, что в данных будут пробелы.

Собранные в ходе этих 43 интервью данные о 30 мужчинах и женщинах, которые уехали в Сирию, тоже отличаются разношерстностью. Из этих 27 мужчин и 3 женщин, отправившихся в Сирию и Ирак, 21 человек — иммигранты в первом или втором поколении, 9 родились в европейской стране, Великобритании, США или Канаде у родителей, которые родились там же; 26 человек закончили среднее полное образование либо учились в колледже или университете, еще у 3 есть степень бакалавра. У 50% родители по-прежнему состоят в браке; у 30% родители либо развелись официально, либо не живут вместе; об остальных 20% информацию получить не удалось.

Как видно из приведенных ниже примеров, интересно, в какой мере уехавшие молодые люди сохраняют контакты с друзьями и родственниками на пути в Сирию и в самой Сирии. Более двух третей нашей выборки относительно постоянно связываются с друзьями и родными (рис. 2).

Мы установили, что 17 человек из нашей выборки (57%) мусульмане с рождения, а 13 человек (43%) сами приняли ислам. Необходимо отметить, что это не обязательно свидетельствует о том, что новообращенные мусульмане с несоразмерно большей вероятностью станут иностранными боевиками, чем мусульмане по рождению; можно лишь предположить, что родители и друзья таких новообращенных более открыты к разговору с исследователями. Некоторые из родителей детей-мусульман, которые уехали воевать за границу, отмечали, что среди их коллег и сослуживцев распространено мнение, что радикализация происходила у них дома. Неудивительно, что подобные семьи чаще всего неохотно рассказывают о произошедшем с ними.

Нет недостатка в теоретических исследованиях процесса радикализации среди западных молодых людей, которые либо пытаются уехать за рубеж сражаться на стороне боевых формирований, либо замышляют теракты на территории своей страны ¹³. Однако изучение факторов риска радикализации, имеющих отношение к семье и социальным связям, находится в зачаточном состоянии и страдает от нехватки первичных данных.

В этой работе мы в определенной степени руководствовались информацией, которая получена из научной литературы и включена в разрабатываемую социально-экологическую модель «доморощенной» радикализации до насилия. В свою очередь, на эту модель повлияли наши выводы из интервью с иностранными боевиками и родственниками и друзьями иностранных боевиков. Модель слишком сложна, чтобы полностью изложить ее в этом докладе. Но поскольку она влияет на наш подход к проблеме иностранных боевиков и представляет собой одно из ответвлений данного исследования, мы упрощенно изложим ее после того, как представим некоторые из собранных данных ¹⁴.

«Уроки, извлеченные из изучения образа мыслей отдельных иностранных боевиков, и опыта и восприятия их родителей, братьев, сестер и друзей, будут иметь значение и после прекращения халифатом ИГИЛ* своего существования»

Примеры ¹⁵

Молодой мусульманин из Америки

«Поначалу многие смотреть на меня не могли, но постепенно отошли и горюют вместе со мной», — говорит Хабиба о своих коллегах, медленно и сосредоточенно пережевывая овощной салат. Она — мать молодого американца, Маджида, который уехал воевать за ИГИЛ (организация признана террористической и запрещена в России судом, - прим. “Кавказского узла”). Она согласилась на встречу на условиях почти полной анонимности, своей и сына. Ее волновало, что предание огласке произошедшего с нею будет иметь огромные последствия для семьи: «Мне хотелось бы развернуть какую-то деятельность в связи с этой проблемой, но я не могу. Пока у меня просто большое горе. Я еще к этому не готова. А что будет с моей работой? С моими другими детьми?» Это распространенный страх, что предание огласке своей истории и горя ни к чему хорошему не приведет: люди не поймут, она лишится работы, дочь в школе будут называть террористкой, и для всех членов семьи наступят трудные времена, когда работодатели неизбежно погуглят их фамилию.

Хабиба отвечает на вопросы о воспитании сына и о прошлом семьи поначалу с некоторыми колебаниями, а потом начинает говорить о затруднениях: «Мой муж очень серьезный мужчина, типичный представитель Ближнего Востока. Он не из тех, кто будет ходить с детьми на матчи или предложит вместе выпить пива». Когда Маджид был в пятом классе, Хабиба призналась ему, что подумывает уйти от отца. «Он был очень строгим. Не по-религиозному строгим, но с ним нельзя было посмеяться, подурачиться. Просто серьезный человек. Но Маджид плакал и плакал и говорил: мама, тебе надо остаться с папой». Дети были свидетелями пары ссор и семейных размолвок, но Хабиба не думает, что это стало причиной радикализации и отъезда сына. Она говорит:

Послушайте, но не поэтому же он уехал. В смысле, много ли вы знаете идеальных семей? Когда я начинаю думать об этом, мне кажется, что мы-то еще были ничего. Нормальный отец, который трудился в поте лица ради детей. Мы не бросали детей дома, чтобы где-то развлечься. У них были преданные родители. Последнее, что Маджид сказал нам перед отъездом, было: «Я люблю тебя, папа. Я люблю тебя, мама». У многих детей ситуация куда хуже. И с ними все в порядке. Семьи распадаются: мама живет в одном месте, отец в другом. А дети в порядке. Не понимаю, почему это произошло со мной.

За несколько месяцев до того, как Маджид уехал в Сирию, Хабиба и остальные члены семьи стали замечать перемены в его отношении к жизни и поведении, но не насколько резкие, чтобы насторожить их. Он расспрашивал про суннитов и шиитов, впервые начал молиться, стал одеваться по-другому: «Он пришел и начал спрашивать про суннитов и шиитов, и я сказала ему, что на самом деле никогда не было проблем. А он ответил, что сунниты лучше шиитов».

Внезапное пробуждение религиозности и набожности семья расценила весьма положительно, как и в случае большинства других опрошенных родителей и родственников. Если раньше дети пили и гуляли допоздна, водились с друзьями, которых родители не одобряли, иногда плохо учились, то с началом изменений все эти проблемы уходят. Они прекращают пить, начинают посещать мечеть, расстаются со старыми приятелями. С точки зрения родителей, это все перемены к лучшему. Хабиба рассказала нам:

Раньше он выпивал с друзьями, а потом резко прекратил. Мой муж мусульманин, но выпивает. Сын порой отчитывал его, говоря, что из дома надо убрать пиво и вино. Тогда же я стала замечать, что он начал молиться. До этого никогда не молился.

После окончания средней школы, Маджид сказал матери, что ему трудно решить, что он хочет делать в жизни. Когда она заметила, что у него стали ухудшаться оценки, она позвонила в его колледж, чтобы найти наставника, который бы ему помог. «Я из тех матерей, знаете ли, которые всегда проверяют оценки. Поймите, мы все делали для него». Хабиба с улыбкой вспоминает, как Маджид любил красивую одежду и дорогие вещи:

Он был не из тех, кто просто пойдет и купит шампунь в магазине. Он заказывал специальный, в интернете. Всегда беспокоился о своих зубах. Я его по косметическим процедурам водила из-за обычных прыщей то там, то тут. Мы обращались по этому поводу к специалисту. Он заботился о себе. Тренировался, хотел быть в отличной форме. Хотел самую лучшую одежду. А потом все резко изменилось.

Внезапно Маджид начал носить только белые футболки и брюки длиной выше щиколотки: «Я спросила у него, почему он так резко изменился. Он ответил, что ему больше не нужны все эти вещи. Это было, может, месяца за три до отъезда. Он стал выглядеть очень просто. Куда делся модник, к которому я привыкла». Семья испытывала все большее замешательство и беспокойство и к тому же не понимала, что делать с этой усилившейся религиозностью. Хабиба продолжает:

Воскресенье был единственный день, когда мы ужинали все вместе, всей семьей, жарили кебабы на барбекю. Но он стал иногда пропускать воскресенья. Уходил в мечеть. Хотите верьте, хотите нет, но однажды мы пошли за ним. Увидели, как он вошел в мечеть, и проследовали за ним. Хотели убедиться, что он не врет и не ходит куда-то еще. Но он был в мечети. Он спросил нас: «Что не так с моим присутствием здесь?» Он убедил нас, и мы развернулись и ушли. Он вернулся домой спустя два-три часа. Мы стали замечать такие вещи за несколько месяцев до отъезда. Замечали, но не думали, что так оно обернется. Он еще провел несколько недель со своей девушкой. После отъезда мы осознали, что это он так прощался с нею. Потом сказал, что собирается в поход с друзьями. Он постоянно ходил, так что мы ничего не заподозрили. Они ездили с палатками в разные национальные парки. И всё. Он уехал от нас.

Как и большинство опрошенных родителей, семья Маджида не знала, что делать, когда он уехал в Сирию. Пытаясь понять, как им вернуть сына, Хабиба и ее муж искали в интернете, штудировали газеты. Они нашли информацию о том, что некие организации внутри Сирии и люди в разных других странах умеют спасать молодых людей, которые решили присоединиться к ИГИЛ*. И решили попробовать обратиться к ним: «Мы тут же сообщили в ФБР, но никто не пришел нам на помощь. Так что мы нашли другой вариант. Муж полетел в Ирак». Вскоре муж Хабибы понял, что это бесполезная затея и что его используют люди, которых они наняли, чтобы помочь в поисках.

«Они отправились в Эрбиль. Тут этот мужчина заявляет, что у него зуб болит. Так что муж отвел его к стоматологу, причем тот полечил не один, а сразу несколько зубов. Затем нанятый человек начал просить новые куртки, подарки детям, брендовые вещи. Когда муж Хабибы находился в Ираке, Маджид позвонил домой. Она вспоминает: «Я сказала ему, что папа разыскивает его. Он ответил: „Мам, ну зачем?! Ему же голову отрежут. Это опасно! Скажи ему, чтобы возвращался!“ Я сказала, что не знаю, где он, и почему бы ему самому не попытаться найти отца и не поговорить с ним». После того как муж Хабибы вернулся домой с пустыми руками, нанятый ими человек уговаривал его попытаться еще раз. Утверждал, что наладил нужные связи и что теперь все будет иначе. Муж отказался, и тогда Хабиба сама полетела в Турцию.

«Там все было очень, очень плохо. Я встречалась с очень опасными людьми», — вспоминает Хабиба.  Как и ее мужа, Хабибу использовали, за деньги наобещали ей многое, но из страны она вернулась ни с чем: «Я познакомилась с сирийскими боевиками, и они брали с нас деньги за все. [Они говорили:] „Дай мне 1000 долларов, я найду твоего сына“. Я давала деньги — и больше их не видела». Она оплачивала их питание, пребывание в гостиницах — и ничего не получала взамен. Последние люди, с которыми она имела дело, сказали ей, что Маджид попал в бригаду смертников ИГИЛ* и поэтому они не могут к нему подобраться. Когда Маджид позвонил в следующий раз, Хабиба спросила его об этом. Они ответил: «Нет, мам, я не на том уровне». Хабиба продолжает:

Эти люди… он говорит мне, дай 3000 долларов, а когда я вытащу твоего сына, дашь еще 10 000. Я ему отправила фотографию сына и прочую информацию. Он сразу не пропал. Он еще пару раз писал: «Мы делаем то, мы делаем это, успокойся, мы следим за твоим сыном». Но ничего так и не произошло.

По возвращении в США Хабиба ни в чем не находит радости. Проезжая по своему району, она порой не выдерживает и рыдает. «Здесь каждое место — это место, где он гулял, где он играл». Маджид часто звонил домой и разговаривал с родными. Он извинился и попросил простить его за обман, но ни разу не дал понять, что жалеет о своем решении. Хабиба рассказала нам:

Я всегда говорила ему, что не прощу тебе этого. Ты перевернул мою жизнь, ты всем нам жизнь перевернул. Мы были обычными людьми с нормальной жизнью, обычный трудовой средний класс. Мы были семьей. Я повторяла, что это не есть дорога к Богу, ты не прав, дорогой. Ты заблуждаешься. Посмотри, что ты творишь, посмотри на всех этих людей, которые лишились дома. Они беженцы. Почему ты участвуешь во всем этом?  Сколько я ни пыталась, у него на все был ответ. Он просто копировал и вставлял куски текста и отправлял мне. Про рай, про джихад, ну понимаете. Копирует и вставляет. «Мам, почитай это, мам, почитай то».

Большинство родителей иностранных боевиков в конце концов прекращают ругаться с детьми и решают просто получать удовольствие от их редких звонков. Мы выяснили, что некоторым семьям их дети вообще ни разу не звонили после отъезда в Сирию. Кто-то разговаривает раз в несколько недель. После первых разговоров родители перестраиваются и пытаются беседовать с детьми так, будто ничего не случилось, чтобы только те не прекратили звонить: интересуются, что те ели на ужин, какие у них новости, просят беречь себя. «Я много ругалась с ним, но мне сказали, что если я продолжу в том же духе, он может перестать звонить. И я прекратила. Брат был всегда очень близок с ним, и время от времени я застаю его в слезах. А Маджид просто говорит: „Увидимся со всеми вами в Джанне“».

Каждый день теперь для Хабибы и ее мужа — борьба за то, чтобы сохранить семью и продолжать жить. В прошлом году им неожиданно позвонили из Сирии и сказали, что их сын стал шахидом (мучеником). От горя отец Маджида наорал на боевика по телефону и бросил трубку. Хабиба хочет поехать в Сирию:

Мне надо ехать туда. Я хочу заглянуть в каждую могилу и увидеть своего сына. Я хочу найти его. Как он умер? Какими были его последние слова? Как сон: он пришел и ушел. Я не живу. Я не умерла. Я где-то посередине. В смысле… Я была человеком, как человек, человек. Спортзал, друзья, ко мне все в гости приходили. А теперь все прекратилось. В какой-то момент я хотела покончить с собой. После того как сын умер, я лежала в постели и не хотела вставать. Вся моя жизнь сейчас это одни сплошные таблетки. Противотревожные, снотворные, от головной боли. Таблетки от разных видов боли. Мужу еще хуже. Ему точно хуже, чем мне. Он ни с кем не разговаривает, никто из друзей не знает о том, в каком он состоянии. Он прекратил общаться с живущей здесь сестрой, не разговаривает с отцом. Он приходит домой, идет в гараж и сидит там со стаканом вина или водки и плачет. И плачет целые 20 минут.

Большинству родителей иностранных боевиков помогает общаться с другими родителями, которые потеряли детей в сирийском конфликте. Эти родители хорошо понимают, что стоит на кону: защита частной жизни, эмоциональная нестабильность, стигматизация со стороны остального общества. У многих открылись глаза, когда они услышали рассказы других людей о произошедшем с их детьми, но они все равно не могут найти ответов на свои вопросы. Они по-прежнему гадают, кто радикализовал их детей, что привлекательного те нашли в этой идеологии, можно ли было поступить иначе. Как видно из примеров, многие из близких иностранных боевиков до сих пор не знают, могли ли они действовать по-другому. Ведь не было никаких тревожных звоночков, что пора обращаться в правоохранительные органы. Иногда они вообще считали, что наблюдаемые ими перемены в детях были к лучшему, что те взрослеют — пока не становилось слишком поздно. Хабиба отмечает:

Он все время меня целовал. Все время говорил комплименты: «Мама, ты такая красавица. Хотел бы я найти себе такую же женщину, как ты». Когда умер мой отец, он сказал мне: «Мама, ты очень грустная. Я не хочу, чтобы ты была такая грустная. Пойдем куда-нибудь поужинаем, только мы с тобой». Мы пошли в дорогой ресторан, где работал один из его приятелей. Когда мы там были, он сказал другу: «Принеси моей маме бутылку вашего самого лучшего вина». Он заплатил за мой ужин и вино. Разве можно было даже в самом страшном сне представить себе, что такой ребенок уедет в ИГИЛ*?

Прошло несколько месяцев, и Маджид уехал.

«Маджид часто звонил домой и разговаривал с родными. Он извинился и попросил простить его за обман, но ни разу не дал понять, что жалеет о своем решении.»

Новообращенный мусульманин из Европы

Мать Ноа, Кристи, связалась с нами сама через другую мать иностранного боевика, которую мы интервьюировали. С тех пор, как они с мужем контактировали с сыном в последний раз, прошел почти год, и они очень переживали, что с ним что-то случилось. Они просили о помощи и интересовались, не можем ли мы связаться с западными боевиками в Сирии и Ираке, расспросить их, не видели ли они его, не ранен ли он, жив ли, передать через них просьбу позвонить домой. Кристи дала нам несколько его фотографий и по памяти назвала его кунью (позывной). Семья нервничала, не зная, насколько можно доверить нам такую информацию. Но они отчаянно нуждались в любых сведениях о сыне. Мы спросили у нескольких боевиков и получили лишь отрывочные данные. Его, возможно, видели в интернет-кафе или ресторане; может быть, он был ранен; а если он не звонит домой, у него, наверно, есть на то причины. Один из боевиков сказал: «Мой совет родителям — перевернуть страницу и жить дальше. Если братья не звонят домой, таков их выбор».

Когда мы беседовали с матерью и отцом Ноа несколько месяцев спустя, ничего не изменилось. От него по-прежнему не было никаких вестей. Они согласились рассказать нам историю трансформации Ноа на условиях полной анонимности, попросив изменить их имена и страну проживания. «Все, кому надо знать о произошедшем с ним, уже знают, — сказала мать Ноа. — Мы стараемся жить дальше, но, конечно, у меня дня не проходит без мыслей о нем».

Кристи сообщила нам: «С раннего детства Ноа был очень независимым. У него было абсолютно нормальное детство. Ничего особенного». Их семья никогда не была религиозной, и взрослея, Ноа никогда не выказывал интереса к религии. Родители Кристи протестанты, муж происходит из католической семьи: «Его бабушки и дедушки были очень религиозны, [а] мы оба решили, что в нашей жизни религии не будет, и не давали детям религиозного воспитания». Детям они говорили, что если их интересует религия и они хотят ходить в церковь, то могут ходить с бабушками и дедушками, и что если они захотят изучать религию, это будет их собственный выбор. «Но Ноа никогда не проявлял интереса. Он не расспрашивал о религии и не ходил в церковь».

«Он был очень популярным ребенком, у него было много друзей. Однако он страдал от дислексии и испытывал некоторые трудности с учебой, из-за чего недолюбливал школу», — отмечает Кристи. Диагноз «дислексия» Ноа поставили примерно в 13 лет. В школе ему было трудно концентрироваться. Кристи припоминает, что Ноа все меньше и меньше старался на уроках:

«С этим было непросто, потому что он отставал в школе, и в конце концов он вообще плюнул на учебу, хотя был очень умным». В старших классах Ноа познакомился со своей первой настоящей любовью — девочкой из мусульманской семьи: «Это была чудесная девочка. Она приходила к нам домой, но ей приходилось делать это тайно, чтобы ее родители не узнали». Спустя два года отношений Ноа принял ислам:

Он начал изучать ислам. Заинтересовался им, начал копать, и в итоге зашел слишком далеко. Его девушка говорит, что пыталась объяснять ему, что ислам совсем не такой. Она пыталась его вразумить.

Год спустя пара распалась. Кристи полагает, что это произошло из-за усугубляющейся радикализации Ноа, который начал считать, что подруга заблуждается в своей вере.

Как и многие из опрошенных родителей, как и в случае с Маджидом из первого примера, поначалу семья вздохнула с облегчением, когда под воздействием строгих религиозных норм поведение ребенка стало меняться. Многие из проблем, связанных с юношеским бунтом, ушли в прошлое. Кристи рассказала нам:

Когда Ноа подрос, мы узнали, что он курит сигареты и траву и выпивает. Когда же он обратился в ислам, мы заметили много изменений к лучшему. Он стал собраннее. Помогал друзьям, если у них случались проблемы с деньгами. Перестал пить. Бросил курить. Так что нам все это нравилось. Но он очень редко делился с нами своими чувствами. Его очень трудно понять. Его очень трудно узнать. Это вообще семейная черта, я думаю. Он мало о чем рассказывал. В нем становилось все меньше и меньше эмоций и все больше логики. Как будто он хотел отключить свои эмоции. Поэтому он почти никогда не говорил о своих чувствах. Просто скажет: «Все хорошо», — и все. С его стороны никогда не было той доверительности, которой нам хотелось бы. Я не хочу сказать, что он не доверял нам, но он никогда не делился с нами сокровенным.

Несмотря на замеченные позитивные изменения после обращения Ноа в ислам, родственники признают, что поначалу немного волновались и говорили ему, что у всех религий есть темная и светлая стороны:

Мы никогда не давали ему религиозного воспитания, а в исламе он нашел счастье. В тот момент он не был счастливым ребенком. Как только он начал изучать ислам, все переменилось. Думаю, он почувствовал свою принадлежность к чему-то. Приобрел от этого силу. Стал частью братства. Почувствовал принадлежность.

Семья старалась поддерживать изучение Ноа ислама. Когда ему было 18, родители пришли вместе с ним в мечеть. К тому времени он уже два года вел свои религиозные изыскания, но еще формально не принял ислам. Кристи признается, что в тот день они испытали шок, к которому не были готовы.

Мы пришли, чтобы просто поговорить с имамом и узнать, чем там Ноа занимается и тому подобное. Имам поздоровался с нами. Мы разговаривали с ним, как вдруг он спросил у Ноа: «Ты хочешь принять ислам?» И Ноа сказал да. Мы были ошеломлены, для нас это было полной неожиданностью. Имам произнес одну фразу, Ноа повторил ее, и готово. Мы были в шоке, но подумали, что, может, это неплохо для него, ведь за последние два года мы видели столько хорошего. По дороге домой в машине мы сказали ему, что рады за него. Сказали ему: «Не знаю, что это было, но думаю, ты только что стал мусульманином».

«Меня все время беспокоило, что он захочет уехать в Сирию. Мы узнавали про Асада, как он бомбит собственный народ. Ноа это очень злило.»

После того как Ноа принял ислам, семья стала замечать постепенные изменения в его внешнем виде и поведении, но при этом не происходило ничего такого, что заставило бы бить тревогу. Он отрастил бороду, стал носить джильбаб, иногда тюбетейку. Оглядываясь назад, Кристи не видит ничего, что тогда выходило бы за рамки религиозных практик и веры. Поскольку изменения накапливались постепенно, они не сразу заметили радикализацию мышления Ноа. Сейчас из ее рассказа ясно, что Кристи и ее муж явно подозревали, что его образ мыслей становится более консервативным и строгим, но не знали, как с этим быть:

Мы до конца не осознавали всю серьезность изменений, потому что они накапливались постепенно, понемногу. Наверно, мы были слишком наивны, чтобы грамотно оценить тяжесть ситуации в тот момент. Он твой сын. Если это делает его счастливым, да кто ты такой, чтобы говорить ему, что это неправильно? Еще мы боялись потерять его. Он мог развернуться и уйти, сказав, что не вернется, если б мы слишком сильно спорили с ним и не поддерживали его. Думаю, он бы так и поступил. Он очень решительный. Я уверена, он бы так и сделал.

Как отмечалось и в других интервью с родственниками и друзьями, изменение, которое близким принять труднее всего, заключается в том, что радикализовавшийся человек начинает считать их грязными, нечестивыми, греховными, неверными или вероотступниками. Особенно мучительно это для родителей, которые растили своего ребенка в безусловной любви. Ретроспективно Кристи предполагает, что Ноа, наверно, видел их именно такими, но прямо об этом не говорил: «Только после отъезда в Сирию он сказал нам: „Ну вы же не мусульмане, так что я не обязан вас слушаться“. Но пока он был тут, он так не говорил».

Когда иностранные боевики стали уезжать из Европы в больших количествах и об этом заговорили местные СМИ и газеты, Кристи заподозрила, что Ноа, возможно, подумывает о том, чтобы уехать воевать за границу. Она неоднократно спрашивала его об этом, но он всегда отвечал, что не интересуется.

Меня все время беспокоило, что он захочет уехать в Сирию. Мы узнавали про Асада, как он бомбит собственный народ. Ноа это очень злило. Он всегда повторял, что Асад бомбит свой народ и что никто ничего не предпринимает.

Теперь, когда Ноа уехал, Кристи винит себя за то, что не дожимала его вопросами, не расспрашивала о его намерениях: «Он сильно отстранился. Задним умом я понимаю, что он тогда уже сделал свой выбор. Не знаю, когда появились эти планы, но решение он принял».

Многие иностранные боевики пытаются убедить родителей, что им открылась истина. Родителям новообращенных приходится особенно нелегко, потому что мнение их детей о них и взаимодействие с ними варьируется от попыток спасти их, проклятий, постоянных споров до полного отстранения. Это стало камнем преткновения и в доме Кристи, особенно если учесть, какое принятие и открытость они с мужем продемонстрировали при обращении Ноа в ислам:

Мне кажется, он отстранился и погрузился в собственный мир. Того факта, что мы были его мамой и папой, оказалось недостаточно, чтобы уважать нас. Все из-за того, что мы не уверовали вместе с ним в ислам. Так было под конец. Он говорил: «Мне не верится, что вы не понимаете, насколько прекрасен ислам, и не хотите стать мусульманами». Мы отвечали, что уважаем его выбор, а он должен уважать наш. У него это не получалось. Поначалу он нам это не говорил, но позже уже давал понять. Меня это действительно расстраивало. Он очень хотел, чтобы я приняла ислам. Но мы оба упертые, и несколько раз по-настоящему сталкивались. И тогда он говорил: «Узнаю свою маму. Ты все воспринимаешь эмоционально. А тут нельзя эмоционально. Если рассуждать логически, ты поймешь, что прав я». Тут я останавливалась, чтобы не выйти из себя окончательно. Так обычно проходили наши обсуждения.

За полгода до отъезда в Сирию Ноа съехал от родителей и нашел работу в близлежащем европейском городе. Он навещал родителей по выходным, а отец регулярно ходил с ним поужинать в кафе, чтобы убедиться, что с ним все хорошо. Задним числом Кристи задумалась, не использовал ли Ноа это время вне дома, чтобы, не привлекая внимания родителей, заработать денег на поездку в Сирию. «Тут уж сами решайте», — говорит она.

Ноа уехал в Сирию в начале октября 2014 года, не сказав родителям ни слова. Кристи много раз звонила ему на неделе, когда он уехал, — у нее было нехорошее предчувствие. Она позвонила управляющей дома, где жил Ноа: «По чистой случайности у нас был ее номер телефона». Кристи попросила управляющую проверить, у себя ли Ноа. Сначала управляющая отказалась, но под напором просьб уступила. Родители Ноа оставались на телефоне, когда управляющая вошла в квартиру Ноа: «Она сказала нам, что по ее мнению, помещение выглядит нежилым. Затем нам пришлось позвонить в полицию, чтобы на следующий день мы осмотрели его квартиру в их присутствии». Полицейские обыскали квартиру, забрали компьютер Ноа и несколько лежавших там же телефонов, опросили жильцов дома. Несколько человек сказали, что возможно, Ноа уехал в Сирию. Кристи вспоминает: «Один из соседей сказал нам: „Должен вас предупредить, что, по-моему, он уехал в Сирию“. Тут-то все и началось. С этого момента все переменилось».

Кристи и ее муж вернулись домой. Они сообщили о произошедшем нескольким родственникам и близким друзьям. Неделю спустя они опять приехали в квартиру Ноа и забрали все его вещи. До начала декабря у них не было никаких вестей от сына. «Я только вернулась с работы, и тут зазвонил телефон. Это был он. Он сказал: „Я в Ракке, в Исламском государстве“(организация признана террористической и запрещена в России судом, - прим. “Кавказского узла”). Он сказал, что у него все хорошо и что он хочет там остаться». Ноа звонил с телефона другого боевика, так что разговор продлился всего несколько минут. Месяц спустя он позвонил снова и до марта 2015 года часто связывался с семьей по Скайпу. А потом контакты прекратились: «Мы даже не знаем, как говорить о нем». После трехлетнего молчания семья понятия не имеет, жив он или умер. «На самом деле… — говорит Кристи и замолкает на несколько секунд. — На самом деле вся наша жизнь перевернулась с его отъездом, но вместе с тем она продолжается».

Внезапно уехавший Ноа оставил свои дела в полном беспорядке, и родителям пришлось со всем этим разбираться. До сих пор, три года спустя, им приходят письма на его имя: коллекторы угрожают взыскать деньги, которые он задолжал, через суд. Кристи замечает:

Он оставил нам неоплаченные счета за телефон, штрафы за нарушение правил дорожного движения, страховку и проблемы с банками и еще кучу всего. На приведение дел в порядок ушло много времени. И это только практические вещи. А есть еще всякие мысли и вопросы, почему он сделал то, что сделал, и могли ли мы что-то еще предпринять, чтобы предотвратить.

Как и многие другие родственники, с которыми мы говорили, родители Ноа замечали происходящие с ним перемены и пытались что-то по этому поводу предпринимать. Они просили имама, обратившего Ноа в ислам, приглядывать за ним, обсуждали с врачом изменения в его поведении: «Тогда, в середине 2014 года, проблема не стояла слишком остро, чтобы принимать особые меры. Ну да, надо было сделать больше, но мы же пытались. Ничего не происходило», — сказала Кристи. Между всеми этими эмоциональными терзаниями Ноа время от времени звонил домой. Разговоры с ним всегда тяжело давались родителям, которые хотели задать столько вопросов, излить накопившийся гнев, но сдерживали себя:

Я не хотела обозлить его, оттолкнуть. Поэтому старалась не говорить слишком строго, не пилить, чтобы возвращался домой, не называть идиотом. Зная его, я не задавала ему массу неудобных вопросов, потому что боялась вообще отбить у него охоту общаться с нами.

Не имея вестей от Ноа с марта 2015 года, семья каждый день страдает от неизвестности, размышляя о том, чем он занимается и что могло произойти с их сыном. Голос Кристи срывается, когда она говорит:

Может, он больше не скучает по нас. Может, думает, что теперь мы для него бесполезны. Как-то он сказал, что, может, если он перестанет звонить нам, нам удастся забыть его и жить дальше. Я ему ответила: «Да как ты можешь так думать? Мы никогда не сможем забыть тебя!» Понимаете, у него нет детей, и он не понимает. Представления не имеет, что переживают родители.

Для многих родителей мучительнее всего неизвестность. Часто они говорят, что когда, наконец, раздается звонок из Сирии, которого они больше всего боялись, когда им говорят, что сын умер, это позволяет, несмотря на горе, поставить точку. Именно неизвестность сильнее всего изматывает эмоционально. Пока же семья ждет. Кристи теперь всегда замечает матерей с детьми: «Каждый раз, когда я вижу мать с ребенком, я все время думаю: „Пожалуйста, ну пожалуйста, цените время, которое у вас есть, потому что неизвестно, что может случиться потом“».

«Он оставил нам неоплаченные счета за телефон, штрафы за нарушение правил дорожного движения, страховку и проблемы с банками и еще кучу всего. На приведение дел в порядок ушло много времени. И это только практические вещи. А есть еще всякие мысли и вопросы, почему он сделал то, что сделал, и могли ли мы что-то еще предпринять, чтобы предотвратить.»

Юноши и девушки из Квебека

По данным нашего исследования, около 100 мужчин и женщин направились в Сирию и Ирак из Канады, чтобы воевать на стороне различных повстанческих и джихадистских группировок. Примерно треть из них уехала из Квебека, еще несколько человек были арестованы при попытке покинуть провинцию ¹⁷. Есть много теорий, почему так получилось. Среди прочих версий, упоминалось особое отношение Квебека к религии и религиозным символам, которые носят верующие, и даже то, что Квебек отличается своими антииммигрантскими настроениями и ксенофобией. Несмотря на то, что обсуждение этих вопросов выходит за рамки настоящего доклада, важно отметить, что опрошенные нами молодые квебекские мусульмане неизменно повторяли, что неуютно чувствуют себя в провинции. Они там родились, учились в школе, но, поскольку в них с первого взгляда угадываются мусульмане, они не чувствуют себя частью общественной ткани в провинции, где зачастую неприкрыто враждебно относятся к их религиозной принадлежности. Ниже мы расскажем о случаях двух молодых мужчин и одной молодой женщины, которые уехали из Квебека, чтобы воевать за «Исламское государство» (организация признана террористической и запрещена в России судом, - прим. “Кавказского узла”) и жить там.

Один из самых примечательных людей, уехавших из Канады, чтобы воевать за ИГИЛ*, — Мохаммед Рифат, 20-летний юноша из Лаваля (Квебек). Среди друзей за ним закрепилась слава отличного чтеца Корана. Мы несколько месяцев встречались с его друзьями, чтобы лучше разобраться, почему он бросил все в Канаде. «Он называл себя имамом, — сказал один из его близких друзей. — С вопросами о религии все обращались к нему. Он вел себя как наш религиозный лидер, как пример для подражания». Расспрашивая про Рифата, мы также узнали, как общеполитические решения в конкретном регионе могут повлиять на формирование личности у молодежи. Одна молодая женщина заметила:

В нашей школе было два типа самоидентификации. Были те, кто ассимилировался на 100%, и те, кто сопротивлялся и бунтовал. Были те, кто бросался в одну крайность, с наркотиками и отказом от традиций, и те, кто бросался в другую — в религию. Это был кризис самоидентификации.

Пока молодежь пыталась разобраться со своей самоидентификацией, квебекские политики проталкивали принятие Хартии светских ценностей. Хартия предусматривала запрет госслужащим на ношение религиозной символики на работе, требования открывать лицо при обращении за госуслугами и поправки к квебекскому законодательству в области прав человека, ограничивающие случаи, когда человек может требовать считаться с его религиозными нуждами. Хартия сильно политизировала молодых квебекских мусульман. Она произвела переворот и стала новой точкой отсчета для политического активизма. До Хартии некоторые молодые мусульмане устраивали демонстрации и требовали выделить им место для молитвы в учебных заведениях. Борясь за равноправие и учет их религиозных нужд, многие из них в знак протеста вернулись к своей религиозной идентичности. Молодая женщина из Квебека сказала:

Я заметила, что среди мусульман стало круто носить хиджаб, джильбаб; парням — бороду и тому подобное. Важно было быть религиозным и демонстрировать свою религиозность. Это вошло в моду. И тут появилась Хартия ценностей, которая подстегнула большинство из нас носить хиджаб и бунтовать против всего. Я знаю девушек, которые не надевали платок, а после Хартии внезапно решили носить и ударились в религию.

Представления друзей о Рифате как о своем религиозном лидере тесно связаны с его политической активностью — он требовал считаться с религиозными нуждами в школе. Эти проблемы обострились, когда начались дебаты вокруг Хартии. И «шейх Рифат», как в шутку его называет один из друзей, возглавил религиозную и политическую борьбу, которая развернулась в их школе.

Представьте себе, я не удивился, узнав о его отъезде. Он как-то сказал, что если б Пророк был жив, он бы ни за что не поселился в Канаде. Рифат хотел жить в мусульманской стране. Он считал себя лидером. Помню, однажды утром я ехал в школу на автобусе. Он зашел и сел сзади. Он сидел один в углу и плакал, а на его телефоне громко звучало чтение Корана. Так он и проплакал, прислонившись к окну, до самой школы. Мне иногда было стыдно за то, что я не настолько религиозен, как он. Перед ним нам было неловко, что мы как-то не дотягивали. Мы избегали его в школьных коридорах, поскольку чувствовали, что мы хуже его. Он бунтовал против школьных правил. Помню, однажды мы молились в школьном спортзале без разрешения. Это все Рифат придумал. Наш бунт выражался в демонстрации своей религиозности. Я знаю, что все те парни и девушки, которые ругались со школьной администрацией по поводу молитв, в большинстве своем не были религиозными. Нам была нужна какая-то коллективная идентичность, мне кажется. Когда шейх Рифат покинул нас [усмехается], движение умерло вместе с ним. Теперь школа вернулась в нормальное русло.

Как и следовало ожидать, Рифат не всегда был таким, каким он предстает в интервью друга, который знал его пять лет. Друг вспоминает, что отец Рифата всегда строго спрашивал с него за учебу, а у Рифата просто не получалась соответствовать требованиям отца. Его не интересовала школа, успеваемость хромала. Отец же сильно давил на него, требуя хороших оценок и окончания полного среднего образования. Похоже, в восхищении товарищей своей религиозностью Рифат нашел альтернативную цель в жизни и повод для гордости. Его друг рассказал нам:

В нашей группе были практикующие мусульмане. Может, это на него повлияло. Я тоже начал молиться. Я молюсь нерегулярно, но для меня это была возможность поддержать Рифата в его борьбе. Мы стали вместе ходить на молитвы в мечети. Не на каждую молитву, но если мы, например, играли в футбол, то прекращали и молились прямо в парке. Молитвами [руководил] Рифат. Мне кажется, он так глубоко погрузился в религию потому, что мы очень уважали его за то, как увлеченно он к ней относится. Именно он читал Коран во время молитв, и ему это нравилось. В этой части своей жизни он чувствовал себя успешным.

Рифат хотел поехать в Торонто, чтобы продолжить изучение Корана. Он посмотрел «множество видео на YouTube, чтобы увидеть и услышать, как имамы читают Коран». Он стал выкладывать аудиозаписи и «хотел одобрения в интернете», чтобы его тоже хвалили за его чтение. В конце 2012 – начале 2013 года друзья заметили первые перемены. Его религиозные взгляды стали более консервативными и «радикальными». В 2013 году, после того как Полин Маруа возглавила Квебекскую партию (политическую партию в Квебеке), Рифат выложил на Фейсбуке хадис, который гласит, что «не преуспеет народ, делами которого руководит женщина». Его друга шокировала эта запись, он пытался с ним спорить, указывая на роль женщин в авраамической религии. Рифат отмел все эти аргументы.

Даже когда во время студенческой забастовки я просто собирался на митинг с требованием к властям снизить стоимость обучения, Рифат мне сказал, чтобы я был осторожен. Мне это показалось странным и я спросил, что он имеет в виду. Рифат ответил: «На митинге будут парни и девушки. Парни и девушки могут перемешаться во время митинга. Я сказал: «Рифат, это чушь. Даже если идешь по улице, там есть женщины и мужчины». На это Рифат возразил: «Да, но когда идешь по улице, ты читаешь про себя шахаду, чтобы избавиться от развратных мыслей». Я ответил: «Но я в состоянии себя контролировать и контролировать свои сексуальные желания». Я сказал ему это шутливо, но Рифат произнес «аузу билляхи мина шайтани раджим», то есть по сути сообщил Богу, что не имеет ничего общего с моими словами и взглядами. Я ответил: «Ну что ты, Рифат, я же не произнес никаких грубых слов. Просто сказал, что буду контролировать себя». Рифат заявил, что я могу делать что хочу: следовать его совету или не следовать его совету, — и на этом ушел.

Вскоре Рифат начал выкладывать у себя на Фейсбуке видео о том, как Башар Асад убивает невинных мирных жителей, и о сложной ситуации в Ливии. Он сильно политизировался и стал призывать к убийству Асада и его сторонников. Его друг уехал учиться в университете, и они больше не виделись с Рифатом, но время от времени контактировали на Фейсбуке. Хотя сам он не преуспел в учебе, Рифат всегда был вежлив с нашим собеседником, выказывая всяческое восхищение мусульманами, которые получают образование и смогут защитить мусульманское сообщество от недоброжелателей. Но в своих взглядах он стал заметно «ближе к салафитской идеологии, чем к суннитской», утверждая, что «ислам не сочетается с демократией». Он осуждал тех, кто ходит на выборы и платит налоги в Канаде, и отмечал, что «мир в стране может быть только при шариате».

Другие молодые люди, уехавшие из Квебека в Сирию и Ирак, выражали сходные настроения, что жизнь на западе противоречит их новообретенной вере и что пребывание в Канаде разрушает их религиозную идентичность. В интервью с друзьями иностранных боевиков мы часто спрашивали, что их самих удерживает в стране. Почему мы интервьюируем их о друзьях, а не наоборот. Мы получали разные ответы. Одни говорили, что джихад в Сирии слишком беспорядочен, что нет ни одной группировки, про которую бы можно было сказать, что она стоит на пути к истине. Другие отмечали, что их джихад носит гораздо более локальный характер: заботиться о родителях и вести достойную жизнь в Канаде. Одна женщина сказала: «Мой отец жил в Алжире во время гражданской войны и многое тогда понял. Поэтому нас спасло, как мне кажется, то, что родители говорили с нами на такие темы, по всем вопросам». Это довольно распространенное мнение. С другой стороны, многие молодые люди, с которыми мы беседовали, упоминали, что с детства их учили отстаивать справедливость и выступать против тирании. А когда они начали задавать закономерные вопросы о зверствах в Сирии и их обязанностях как мусульман, ни у общества, ни у религиозных лидеров не оказалось для них политических и религиозных ответов. Это сбивало с толку и оставляло чувство неудовлетворенности.

Двое других молодых людей, которые уехали в Сирию из Квебека, — Имад Рафаи и Шайма Сенуси. Политические дискуссии вокруг Хартии светских ценностей, которые шли в провинции, и подъем ИГИЛ* за рубежом лишь укрепили их во мнении, что мусульмане не должны оставаться на земле неверных. Один друг Рафаи заметил: «После Хартии он все повторял: „Это происходит с нами, потому что мы живем на земле кяфиров. Нам нельзя здесь оставаться“. Все то же самое он постил у себя в Фейсбуке. Я сам мусульманин, но его уж слишком сильно заносило». Друг вспомнил, как Рафаи выложил видео, на которых христиане оскорбляют Пророка, а мусульмане в конце концов отвечают на эти оскорбления насилием. «В своем комментарии он написал, что именно так мы должны защищать Пророка, и его слова спровоцировали большую дискуссию в интернете, — говорит его друг. — Он все повторял, что мы должны их убивать. Должны делать то, делать это».

Из-за Хартии выкристаллизовались многие политические и религиозные убеждения, которые Рафаи уже выражал и впитывал в Квебеке. Один из друзей рассказал нам:

Поначалу, как и все остальные, он не считал ислам чем-то важным. Потом начал находить в нем смысл и постепенно радикализовался. И тут появилась Хартия и все усугубила. С этого момента мы стали замечать перемены в том, как он говорит. Все они одинаковы. Чувствуют себя тут униженными.

Для многих молодых людей, с которыми мы говорили, Хартия стала последней каплей. Она подтвердила все их опасения касательно квебекского общества в целом. Друзья молодых иностранных боевиков старательно подчеркивают, что дело не только в Хартии — они чувствовали и думали то же самое и до нее. Но Хартия подтвердила смутные ощущения, что происходит их маргинализация, и главное — что так будет происходить на протяжении всей их жизни.

Эти настроения, пожалуй, лучше всего выразила в своем длинном электронном письме оставшимся дома друзьям Шайма Сенуси. Их абсолютно шокировал ее отъезд в Сирию. «Прошло уже какое-то время с ее отъезда, но она ни о чем не жалеет», — заметила ее подруга. Она нашла в своем телефоне то самое электронное письмо и зачитала его нам:

Простите, что так долго не отвечала! На то, чтобы все объяснить, нужно много сил, ха-ха, а ты знаешь, я самый ленивый человек на свете! Если серьезно, я на самом деле не знаю, с чего начать, но надо, потому что я должна дать объяснения. Сразу говорю, что когда я только приехала сюда, у меня не было интернета из соображений безопасности. Еще надо было обустроиться и т. п. Все это заняло время, но я справилась. Думаю, ты уже знаешь, что мои объяснения будут вращаться вокруг ислама и Аллаха. Мы с тобой уже много говорили о религии. Не знаю, что еще добавить, чтобы ты поняла мои убеждения. Тебе надо самой покопаться; надо также читать сами тексты и предания о Пророке, которые мы обе изучали. Прошло почти пять месяцев, как я уехала, но у меня складывается впечатление, что мой отъезд так и не заставил никого задуматься. Ни ты, ни родные не попытались разобраться, почему я и еще тысячи людей в мире так поступили — и я еще очень аккуратно выбираю слова. Может, мы иллюминаты? Или нам мозги промыли? Не думаю, нет. Как так, что столько людей, говорящих на разных языках, из разных культур, уверенно и активно откликнулись на один и тот же призыв?

В ответ на первоначальное письмо друзья засыпали ее вопросами, но она не отреагировала. Лишь спустя целую неделю от нее пришло следующее письмо:

Простите, я не отвечала, потому что не знала, что сказать. Я не знала, поймете ли вы меня. Я говорила себе, что оно того не стоит, потому что некоторые из вас зашорены, предпочитают не вдумываться ни во что и слишком привязаны к этой жизни, в которой царит бесцельность. Я попытаюсь ответить как можно проще.

Во-первых, я уехала, потому что мусульманину невозможно жить в стране неверных. Он обязан иммигрировать в мусульманскую страну, страну, где действуют законы Аллаха. Я уехала, чтобы быть ближе к Аллаху.

Во-вторых, я уехала, потому что чувствовала себя в этой стране как в тюрьме. Чувствовала на себе грязь и кровь, чувствовала себя пособницей убийств и унижений мусульман по всему миру. Если вы присмотритесь, то заметите, что все эти налоги и «поборы», которые вы платите, идут на вооружение и отправку бомб сюда и в другие мусульманские страны, чтобы убивать женщин и детей, мирных жителей (я тут живу и вижу все это).

В своем письме Шайма еще несколько страниц посвятила подробному рассказу о том, почему она не может находиться на западе и обязана была переехать в мусульманскую страну. В завершение она повторила главный аргумент ИГИЛ*, что жизнь в так называемом халифате не сводится лишь к тому, чтобы воевать и умереть. Другая задача состоит в том, чтобы защитить и сохранить новую форму государственного устройства, которая диаметрально противоположна западным либеральным демократиям: «Приезжает не только молодежь, — говорилось дальше в письме. — Едут целыми семьями: старики, врачи, инженеры, юристы и т. д. Каждый день они прибывают со всего мира со своими невероятными историями, и я вижу счастье и улыбки на их лицах».

«Я уехала, потому что чувствовала себя в этой стране, как в тюрьме. Чувствовала на себе грязь и кровь, чувствовала себя пособницей убийств и унижений мусульман по всему миру»

Становление иностранного боевика: социально-экологический подход

Социальная экология радикализации

  

Late Modernity – Общество позднего модерна

Immigrant Experience – Опыт иммиграции

Youthful Rebellion – Молодежный бунт

Ideology – Идеология

Group Dynamics – Групповая динамика

Движение идет:

- в направлении радикализации;

- с уменьшением количества вовлекаемых людей;

- с увеличением поддержки действием.

Рис. 3. Пять экологических ниш, влияющих на радикализацию западных иностранных боевиков

Как видно из приведенных примеров, чтобы обобщить доступные данные о западных иностранных боевиках, необходимо учитывать динамическое взаимодействие множества переменных, включая сложнопредсказуемые неожиданности, которые в совокупности приводят человека к радикализации его собственным, уникальным путем.

Для нынешних целей, исходя из данных, мы можем лишь перечислить поведенческие признаки радикализации ²⁰. Но мало кого из исследователей удовлетворяет такой уровень анализа. Необходимо более четко понимать, как именно происходит такое преобразование личности. При этом мы сомневаемся, что получится отделить анализ от размышлений о причинах происходящего. Чтобы учесть и то, и другое, требуется смоделировать многочисленные, разнообразные факторы, которые влияют в разных комбинациях и с разной силой на радикализацию человека до насилия — в соответствии с экологическим подходом, которым мы теперь руководствуемся.

В своей экологической модели радикализации (см. рис. 3) мы двигаемся от наиболее общих и распространенных факторов, которые, возможно, имеют значение, к более специфическим и конкретным, которые мы уверенно считаем существенными. Другими словами, мы двигаемся от факторов, имеющих наименьшее эмпирическое подтверждение, к тем, которые лучше подкрепляются данными исследования радикализации ²¹.

На самом высоком уровне обобщения необходимо признать, что «доморощенная» радикализация до насилия представляет собой продукт новых социальных условий, в которых мы все живем и которые социологи называют «поздним модерном» ²², «текучей современностью» и «обществом риска». Весь спектр структурных изменений общества и их социально-психологических последствий, рассматриваемый в этих теориях, слишком сложен, чтобы на нем можно было подробно остановиться здесь. Однако наиболее очевидно, что «доморощенный» терроризм  представляет собой следствие глобализации, занимающей центральное место во всех этих теориях. Радикализация джихадистов местного происхождения проистекает из беспрецедентного перемещения людей по всему миру, способности иммигрантов поддерживать регулярные контакты с родиной ²³ и возможности относительно легко транслировать призывы к терроризму через интернет ²⁴. Как видно из приведенных выше примеров, это также выражается в сильном давлении, которое испытывают дети иммигрантов, пытаясь соответствовать сразу двум, зачастую непохожим мирам: родительским культурным традициям и нормам и культурным требованиям, принятым в неиммигрантской среде их товарищей ²⁵.

Молодые люди отчаянно хотят влиться в коллектив и в то же время выделяться на общем фоне, и этот конфликт наиболее силен для представителей культурных, религиозных и этнических меньшинств ²⁶. Наконец, мы живем в мире, где локальное и глобальное все сильнее переплетаются друг с другом. Глобальные конфликты и проблемы ежедневно освещаются в СМИ и проникают в каждый дом. Сейчас мы переживаем за судьбу людей, которые живут на других континентах. Для молодых мусульман положение дополнительно осложняется той зачастую поляризованной картиной, которую повсеместно рисуют СМИ после терактов 11 сентября. Подобная комбинация факторов возникала и до мира позднего модерна, но ни одно предыдущее поколение молодежи, особенно молодых иммигрантов, не испытывало на себе их совместное воздействие с такой силой.

Когда человек идет по пути радикализации, такие факторы играют на обострение, усугубляя подростковые и юношеские метания в поисках себя. Эти юноши и некоторые девушки по разным причинам не могут найти свое место в мире. Иногда же в их жизни случаются неприятные и кажущиеся незначительными ситуации, когда они сталкиваются с дискриминацией и произволом из-за своего статуса «понаехавших», и они принимают их намного ближе к сердцу, чем можно себе представить. На первый взгляд эти молодые люди выглядят очень заурядными. Как явствует из приведенных выше примеров, друзья и родные часто понятия не имеют о происходящей внутри них борьбе. Однако как показывают исследования, кажущемуся внезапным переходу к насилию обычно предшествует долгий внутренний кризис ²⁷.

Кроме того, есть три важных психологических фактора, которые отличают таких людей от других запутавшихся молодых бунтарей. Определяющей здесь является комбинация и интенсивность воздействия этих факторов в соответствующих социальных условиях:

• У молодых иностранных боевиков присутствует явный «поиск смысла жизни» ²⁸, желание оставить след в мире либо отделиться от толпы.

• Этих молодых людей часто глубоко волнуют моральные вопросы, им важно знать, что такое хорошо, и поступать правильно — опять же не с точки зрения окружающего общества, кажущегося апатичным и испорченным, но с точки зрения высшего авторитета ²⁹. Молодые джихадисты, находящиеся в процессе становления, испытывают большее чувство морального долга, чем их сверстники, а не меньшее, как принято полагать ³⁰.

• Многие потенциальные иностранные боевики хотят действовать, стремятся к приключениям, склонны к риску.

Столкновение с радикальным джихадистским нарративом в тот момент, когда человек находится в таком состоянии, создает благоприятную возможность для вербовки, хотя в большинстве случаев люди становятся «искателями», самостоятельно найдя соответствующие материалы в интернете. Джихадистская идеология создает удовлетворяющую их картину мира, давая простое и убедительное объяснение в ответ на их тревоги. Она предлагает великое решение, обещает уничтожить корень всех проблем и дает четкое направление действий. Самое главное, она дает мятущимся людям высший смысл, конечную и благородную цель их существованию. Она обобщает их личные проблемы до страданий целого народа ³¹. Поначалу увлечение может быть простой игрой ума, молодые люди играют в радикалов. Но общение с более радикальным окружением, с фанатиками — личное или через интернет — быстро цементирует их наклонности и пристрастия. Именно общность опыта с близкими людьми порождает энтузиазм, а затем придает мужества, чтобы действовать. Важнейшую роль играет динамика малых групп, поскольку лояльность группе становится превыше всего, как в боевом отряде на войне ³². Как уже много раз показывали социальные психологи-экспериментаторы, наше поведение определяется контекстом намного сильнее, чем мы готовы признать. Студенты, назначенные заключенными и надзирателями в знаменитом Стэнфордском тюремном эксперименте, в считанные дни стали жестокими друг к другу, хотя прекрасно знали, что участвуют в ролевой игре, и поэтому эксперимент пришлось остановить ³³.

Мы считаем, что в большинстве случаев для завершения процесса радикализации требуется толчок, помощь наставника извне, чтобы из желающего стать террористом получился готовый воевать солдат или независимый мученик за идею. Кроме того, для завершения процесса радикализации ей нужно легитимное оправдание. Хотя злость и неудовлетворенность играют не последнюю роль в процессе, все же самое главное — это представление о себе как о созидателе, который меняет и спасает мир, как бы странно это ни выглядело со стороны. Часто на насильственные действия толкают какие-то триггерные события общественного или личного характера. Поначалу триггер не кажется чем-то значительным, но затем он приобретает для  конкретного джихадиста символическое значение в истории борьбы добра со злом.

В конечном итоге то, станет ли человек радикалом и уж тем более террористом, определяют многочисленные случайности. Ведь так принимаются решения в большинстве сфер нашей жизни. Наша карьера, наш брак часто являются результатом удачного стечения обстоятельств — встречи с подходящим человеком в подходящее время или благоприятной ситуации. То же самое происходит и в жизни людей, которые радикализуются до насилия. За решением человека подложить бомбу и убить ни в чем не повинных мирных жителей или бросить все и воевать на стороне ИГИЛ (организация признана террористической и запрещена в России судом, - прим. “Кавказского узла”) в далекой стране всегда стоит некое сочетание неблагоприятных факторов. Разобраться в этом сочетании факторов мы можем, среди прочего, беседуя с самими радикалами и вызывая на откровенный разговор их близких — родных и друзей.

Заключение

Как часто отмечают ученые, нет двух человек, чья радикализация проходила бы ровно по одному и тому же сценарию. Преимущество же нашего качественного подхода заключается в том, что он подробно и наглядно иллюстрирует это утверждение, позволяя разглядеть человеческие черты в тех, кто откликнулся на призыв стать иностранными боевиком. Тем не менее, во всех рассмотренных нами случаях есть примечательные сходства, которые вызывают интерес сейчас и будут еще долго иметь научную ценность для социальной науки. Очевидно, что участие людей в политическом и религиозном насилии связано с их жаждой решить проблемы, поэтому нужно выделить и понять, какие вопросы их волнуют и какие цели они преследуют своими действиями. При этом общеизвестно, что из людей, испытывающих такое же недовольство, лишь малая часть переходит к активным действиям, не говоря уже о насилии и принесении себя в жертву. Такая избирательность сильно осложняет все попытки объяснить терроризм, как настойчиво подчеркивает Марк Сейджман ³⁴.

Социально-экологический подход к радикализации дает объяснение такого положения вещей, и, с нашей точки зрения, исследование истоков терроризма позволяет избавиться от пробелов в понимании, а не умножает их. Поэтому необходимо, чтобы на смену предположениям пришли данные, особенно первичные. Ниже приведены наиболее важные выводы, сделанные по итогам четырехлетнего интервьюирования иностранных боевиков, их друзей и родных.

Во-первых, вопреки распространенным подозрениям и широко освещавшимся историям иностранных боевиков, большинство из них не были ни «трудными детьми», ни «малолетними преступниками». Они, очевидно, происходят из стабильных, обычных семей, относящихся к более или менее среднему классу. Кто-то из них испытывал трудности с учебой, кто-то с личной жизнью, но эти трудности никоим образом не отличают их от десятков тысяч их ровесников.

Во-вторых, нельзя сказать, что они выросли в дисфункциональных семьях без родительской заботы, жили в бедности или тяжелых экономических условиях.

В-третьих, их обращение к религиозным, а потом и радикальным взглядам чаще всего совпадало с типичными проблемами переходного возраста, попытками найти цель и содержательный ответ на вопрос, кто я такой, на фоне разнонаправленного влияния родителей, товарищей и культурного контекста в целом.

В-четвертых, политизации взглядов и убеждений будущих иностранных боевиков, которых мы изучали, обычно предшествовало усиление их религиозности. Они начинали иначе одеваться, общаться с новыми друзьями, больше интересоваться политикой, но часто именно растущая религиозность служила проводником этих действий. Другими словами, если даже новый круг общения и сыграл ключевую роль в их радикализации, выбрали они его именно потому, что у них были общие взгляды на мир, особенно религиозные. На процесс радикализации влияют многие вещи, но направляют его религиозные убеждения и практики.

В-пятых, как предполагают Котти и Хейвард, «террористическая деятельность иногда служит выходом для базовых экзистенциальных потребностей, которые не находят выражения через нормальные каналы» ³⁵. Этим молодым людям нужно нечто такое, что обычные социальные системы и идеалы западного материалистического общества дать не могут.

В-шестых, локальный опыт маргинализации может послужить существенным триггером радикализации либо довести ее до насилия для тех, кто уже встал на этот путь. Это особенно явственно просматривается в социально-политических волнениях в Квебеке вокруг ношения религиозных символов и одежды на госслужбе и в госучреждениях.

В-седьмых, хотя друзья и родственники замечали часть происходивших с человеком изменений, многое оставалось скрытым. Так, родные и близкие видели перемены в одежде, религиозности и отношении к жизни, но редко считали их пугающими. Будущие иностранные боевики становились более серьезными, сдержанными, более высокоморальными и моралистическими. Но не считая активных споров с родителями и товарищами о том, что такое халяль и харам, происходившие перемены, по-видимому, были скрыты от посторонних глаз. В основе джихадистской радикализации лежат внутренние попытки разобраться, что означает быть праведным и как вести себя праведно. Задним числом родители сокрушаются, что им стоило уделять больше внимания внешним признакам изменений. Но в большинстве случаев перемены, казалось, были к лучшему или напоминали типичные крайности переходного возраста. Более того, эти родители ничуть не лучше, чем другие люди со стороны, были подготовлены — ни теоретически, ни практически, — к тому, чтобы распознать связь между внешними изменениями, которые они наблюдают, и серьезной внутренней трансформацией, происходящей в их детях. В радикализации есть аспекты, которые люди держат глубоко в себе, не подпуская к ним как минимум друзей и родных, если только они не идут по этому пути вместе.

И, наконец, как пока показали лишь несколько из наших интервью (в настоящем докладе они не обсуждаются), необходимо глубже изучать социально-психологическую динамику молодых людей, которые активно поддерживают идею стать моджахедами. Как явствует из биографических повествований, материалов судов и социологической литературы, очень многое зависит от силы психологического давления внутри малой группы единомышленников, которые вместе смотрят джихадистские видео, читают и обсуждают пропагандистские тексты, спорят о текущих событиях. Это последний этап, на котором окончательно оформляется новая радикально настроенная личность и складывается общая лояльность, иногда под дополнительным влиянием со стороны убедительной харизматической фигуры. Некоторые из тех, с кем мы говорили, знали о появлении в близком окружении их детей или друзей новых лиц и подозревали, что те оказывают дурное влияние, но понятия не имели о происходящем на встречах этих компаний.

В целом случившееся с такими молодыми людьми представляет собой сочетание шести факторов: (1) острый кризис взросления; (2) склонность к морализаторству; (3) чрезвычайно активный поиск смысла жизни (желание изменить мир); (4) нахождение ответов в (религиозной) идеологии и причастности к вымышленному (буквально) изменению мира; (5) психологическое воздействие сильной динамики малой группы и, возможно, влияние харизматического лидера; (6) сращение их личности с идентичностью и идеями новой группы ³⁶.

Общаясь в течение последних нескольких лет с родственниками и друзьями иностранных боевиков, мы узнали много нового, но это было тяжелое с эмоциональной точки зрения исследование. Проводя научное изучение радикализации и терроризма, мы часто превращаем личные истории этих людей в статистику и графики и анализируем их. Тем не менее, исследователям важно обдумать эти истории, послушать, как родители и друзья рассказывают о жизни таких молодых людей, которых демонизируют и изображают в карикатурном виде. При выработке политики и развитии исследований важно понимать не только сам процесс радикализации, но и то, какое воздействие оказывает выбор молодого человека на его окружение.

* “Исламское государство” (ИГИЛ) и “Аль-Каида” - организации, признанные террористическими и запрещенные в России судом.

Примечания

1. Dann Weggemans, Edwin Bakker, Peter Grol, 2014, "Who Are They and Why Do they Go? The Radicalisation and Preparatory Processes of Dutch Jihadist Foreign Fighters", Perspectives on Terrorism 8 (4): 100-10; Edwin Bakker, Peter Grol, 2015, "Motives and Considerations of Potential Foreign Fighters from the Netherlands", International Centre for Counter-Terrorism, Policy Brief (July); Anne Speckard, Ahmet S. Yayla, 2015, "Eyewitness Accounts from Recent Defectors from Islamic State: Why They Joined, What they Saw, Why They Quit", Perspectives on Terrorism 9 (6): 95-118; Centre for the Prevention of Radicalization Leading to Violence, 2016, "Women and Violent Radicalization -Research Report"; Lasse Lindekilde, Preben Bertelsen, Michael Stohl, 2016, "Who Goes, Why, and With What Effects: The Problem of Foreign Fighters from Europe", Small Wars and Insurgencies 27 (5): 858-77; Lorne L. Dawson, Amarnath Amarsingam, 2017, "Talking to Foreign Fighters: Insights into the Motivations for Hijrah to Syria and Iraq", Studies in Conflict and Terrorism 40 (3): 191-210; Hamed El-Said, Richard Barrett, 2017, "Enhancing the Understanding of the Foreign Terrorist Fighters Phenomenon in Syria", United Nations Office of Counter-Terrorism; Marion Van San, 2018, "Belgian and Dutch Young Men and Women Who Joined ISIS: Ethnographic Research among the Families They Left Behind", Studies in Conflict and Terrorism 41 (1): 39-58. 
2. Lorne L. Dawson, Amarnath Amarsingam, 2017, "Talking to Foreign Fighters: Insights into the Motivations for Hijrah to Syria and Iraq", Studies in Conflict and Terrorism 40 (3): 191-210. 
3. Hegghammer, Thomas, 2011, "The Rise of Muslim Foreign Fighters: Islam and the Globalization of Jihad", International Security 35 (3): 53-94; Malet, David, 2013, Foreign Fighters: Transnational Identity in Civil Conflicts, New York: Oxford University Press. 
4. Alexander Meleagrou-Hitchens, Seamus Hughes, Bennett Clifford, 2018, "The Travelers: American Jihadists in Syria and Iraq," The George Washington University's Program on Extremism, https://extremism.gwu.edu/travelers; The Soufan Center, 2015, "Foreign Fighters: An Updated Assessment of the Flow of Foreign Fighters into Syria and Iraq", http://soufangroup.com/wp-content/uploads/2015/12/TSG_ForeignFightersUpdate1.pdf; Alex Schmid, Judith Tinnes, 2015, "Foreign (Terrorist) Fighters with IS: A European Perspective", International Centre for Counter-Terrorism, The Hague, https://icct.nl/publication/foreign-terrorist-fighters-with-is-a-european-perspective/, The Soufan Center, 2017, "Beyond the Caliphate: Foreign Fighters and the Threat of Returnees", http://thesoufancenter.org/wp-content/uploads/2017/11/Beyond-the-Caliphate-Foreign-Fighters-and-the-Threat-of-Returnees-TSC-Report-October-2017-v3.pdf 
5. Neumann, Peter R, 2015, "Foreign Fighters Total in Syria/Iraq Now Exceeds 20,000; Surpasses Afghanistan Conflict in the 1980s", International Centre for the study of Radicalization and Political Violence (ICSR), King's College London, 26 January, https://icsr.info/2015/01/26/foreign-fighter-total-syriairaq-now-exceeds-20000-surpasses-afghanistan-conflict-1980s/. 
6. Женщины уезжают в беспрецедентных количествах, и хотя надежной информации нет, по некоторым оценкам, на их долю приходится 10–15% тех, кто уезжает в Сирию и Ирак с Запада. См. Anita Peresin, Alberto Cervone, 2015, "The Western Muhajirat of ISIS", Studies in Conflict and Terrorism 38 (7): 495-509; Erin Marie Saltman, Melaine Smith, 2015, "Till Martrydom Do Us Part: Gender and the ISIS Phenomenon", London: The Institute for Strategic Dialogue, http://bit.ly/1TrVKT3; Bibi Van Ginkel, Eva Entenmann, 2016, "The Foreign Fighters Phenomenon in the European Union: Profiles, Threats and Policies", The Hague: International Centre for Counter-Terrorism, http://bit.ly/2cSVgf1. 
7. Horgan, John, 2008, "From Profiles to Pathways and Roots to Routes: Perspectives from Psychology on Radicalization into Terrorism", Annals of the American Academy of Political and Social Science 618: 80-94; Rae, Jonathan, 2012, "Will it Ever be Possible to Profile the Terrorist?", Journal of Terrorism Research 3 (2): 64-74. 
8. Wiktorowicz, Quintan, 2005, Radical Islam Rising: Muslim Extremism in the West, Lanham, MD: Rowman and Littlefield; Horgan, John, 2008, "From Profiles to Pathways and Roots to Routes: Perspectives from Psychology on Radicalization into Terrorism", Annals of the American Academy of Political and Social Science 618: 80-94; Dalgaard-Nielsen, Anja, 2010, "Violent Radicalization in Europe: What We Know and What We Do Not Know", Studies in Conflict and Terrorism 33: 797-814; Clark R. McCauley, Sophia Moshalenko, 2011, Friction: How Radicalization Happens to Them and Us, New York: Oxford University Press; Mohammed Hafez, Creighton Mullins, 2015, "The Radicalization Puzzle: A Theoretical Synthesis of Empirical Approaches to Homegrown Extremism", Studies in Conflict and Terrorism 38: 958-75. 
9. Koehler, Daniel, 2013, "Family Counseling as Prevention and Intervention Tool Against 'Foreign Fighters': The German Hayat Program”, Journal EXIT-Deutschland, 3 August, http://journals.sfu.ca/jed/index.php/jex/article/view/49; Gielen, Amy-Jane, 2015, "Supporting Families of Foreign Fighters: A Realistic Approach for Measuring the Effectiveness", Journal for Deradicalization Spring (2): 21-48. 
10. Amarnath Amarasingam, J. M. Berger, 2017, “With the Destruction of the Caliphate, the Islamic State has Lost Far More than Territory”, The Washington Post, 31 October, https://www.washingtonpost.com/news/monkey-cage/wp/2017/10/31/the-caliphate-that-was/?utm_term=.d9b7f6c79daa. 
11. Lorne L. Dawson, Amarnath Amarasingam, 2017, “Talking to Foreign Fighters: Insights into the Motivations for Hijrah to Syria and Iraq”, Studies in Conflict and Terrorism 40 (3): 191–210. 
12. Shiraz Maher, Peter R. Neumann, 2016, “Pain, Confusion, Anger, and Shame: The Stories of Islamic State Families”, The International Centre for the Study of Radicalisation and Political Violence, https://icsr.info/wp-content/uploads/2016/04/ICSR-Report-Pain-Confusion-Anger-and-Shame-The-Stories-of-Islamic-State-Families1.pdf; Marion van San, 2018, “Belgian and Dutch Young Men and Women Who Joined ISIS: Ethnographic Research among the Families They Left Behind”, Studies in Conflict and Terrorism 41 (1): 39–58. 
13. Mohammed Hafez, Creighton Mullins, 2015, “The Radicalization Puzzle: A Theoretical Synthesis of Empirical Approaches to Radicalization into Terrorism”, Studies in Conflict and Terrorism 38: 958–75. 
14. Варианты этой модели неоднократно представлялись различным научным аудиториям, а также специалистам по безопасности и охране правопорядка и лицам, вырабатывающим политику. Впервые опубликована в работе: Lorne L. Dawson, “Sketch of a Social Ecology Model for Explaining Homegrown Terrorist Radicalisation”, International Centre for Counter-Terrorism – The Hague 8, ICCT Research Note, 2017, DOI: 10.19165/2017.1.01. Это описание модели воспроизводится с любезного разрешения Международного центра по борьбе с терроризмом. 
15. Для защиты личности участников интервью во всем докладе используются псевдонимы. Поскольку дети из некоторых семей, с которыми мы беседовали, уже упоминались в новостях, они просили также удалить дополнительную идентифицирующую информацию: возраст, страну и город происхождения, дату отъезда. Такая информация была специально изъята из доклада. 
16. Подробнее о салафитской одежде см. в Wagemakers, Joas, 2017, “Salafism and the Religious Significance of Physical Appearance”, OUP Blog, 11 January, https://blog.oup.com/2017/01/salafism-physical-appearances/. 
17. CPRLV, 2016, Radicalization Leading to Violence in Quebec Schools: Issues and Perspectives, Centre for the Prevention of Radicalization Leading to Violence, Montreal, Quebec, https://info-radical.org/wp-content/uploads/2016/10/rapport-cprlv.pdf; CBC News, 2015, “10 Montreal Young People Arrested on Suspicion of Wanting to Join Jihad”, 19 May, http://www.cbc.ca/news/canada/montreal/10-montreal-young-peoplearrested-on-suspicion-of-wanting-to-join-jihad-1.3079873 
18. M. Bakshaei, M. McAndrew, 2012, “The Difficult Integration of Muslims into Quebec since 9/11: International or Local Dynamics?, International Journal 67 (4): 931–49; Lyon, David and Marguerite Van Die, 2000, Rethinking Church, State, and Modernity: Canada Between Europe and America, Toronto: University of Toronto Press. 
19. Tiflati, Hicham, 2017, Islamic Schooling, Identity, and Belonging in Montreal, Doctoral Dissertation, Université du Québec à Montréal; Andrew, M, 2010, “The Muslim Community and Education in Quebec: Controversies and Mutual Adaptation”, Journal of International Migration and Integration 11 (1): 41–58; Eid, P, 2002, Ethnic and Religious Identity Retention Among Second-Generation Arab Youths in Montreal, Doctoral Dissertation, University of Toronto. 
20. В частности, будущие иностранные боевики склонны к тому, чтобы проводить больше времени в интернете; запираться у себя в комнате; отстраняться от старых друзей и общаться с новыми; проявлять больше интереса к религиозным идеям и практикам, упорно следовать им; менять внешний вид и поведение, чтобы соответствовать более консервативной религиозной модели; чаще ссориться с родителями по поводу несоблюдения религиозных предписаний или страданий мусульман за рубежом; выражать радикальные, ненавистнические и даже кровожадные взгляды по поводу сущности других мусульман и немусульман. 
21. Dalgaard-Nielsen, Anja, 2010, “Violent Radicalization in Europe: What We Know and What We Do Not Know”, Studies in Conflict and Terrorism 33: 797–814; Mohammed Hafez, Mullins Creighton, 2015, “The Radicalization Puzzle: A Theoretical Synthesis of Empirical Approaches to Homegrown Extremism”, Studies in Conflict and Terrorism 38: 958–75; Sageman, Marc, 2016, Misunderstanding Terrorism, Philadelphia: University of Pennsylvania Press. 
22. Giddens, Anthony, 1991, Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age, Cambridge: Polity Press; Beck, Urlich, 1992 [1986], Risk Society: Towards a New Modernity, translated by Mark Ritter, London: Sage; Baumann, Zygmunt, 2000, Liquid Modernity, Cambridge: Polity Press; Atran, Scott, 2017, “Radical Islam and the Alt-Right Are Not So Different”, Aeon, 6 November, https://aeon.co/essays/radical-islam-and-the-alt-right-are-not-so-different. 
23. Amarasingam, Amarnath, 2015, Pain, Pride and Politics: Social Movement Activism and the Sri Lankan Tamil Diaspora in Canada, Athens, GA: University of Georgia Press. 
24. Amarasingam, Amarnath, 2015, "What Twitter Really Means for Islamic State Supporters", War on the Rocks, 30 December, https://warontherocks.com/2015/12/what-twitter-really-means-for-islamic-state-supporters/. 
25. Roy, Olivier, 2004, Gobalized Islam: The Search for a New Ummah, Cambridge: Polity Press; Spalek, Basia, 2007, "Disconnection and Exclusion: Pathways to Radicalisation?", in Islamic Political Radicalism: A European Perspective, edited by Tahir Abbas, 192-206, Edinburgh: University of Edinburgh Press; Stroink, M. L, 2007, "Processes and Preconditions Underlying Terrorism in Second-Generation Immigrants", Peace and Conflict: Journal of Peace Psychology 13 (3): 295-312; Cesari, Jocelyne, 2011, "Muslims in Europe and the US: A Shared but Overrated Risk of Radicalism", in Jihadi Terrorism and the Radicalisation Challenge, edited by Rik Coolsaet, 101-16, Farnham, Surrey: Ashgate. 
26. Jean S. Phinney, Gabriel Horenczyk, Karmela Liebkind, Paul Vedder, 2001, "Ethnic Identity, Immigration, and Well- being: An Interactional Perspective", Journal of Social Issues 57 (1): 493-510; John W. Berry, Jean S. Phinney, David L. Sam, Paul Vedder, 2006, "Immigrant Youth: Acculturation, Identity and Adaptation", Applied Psychology 55 (3): 303-32. 
27. Levine, Saul, 1984, Radical Departures: Desperate Detours to Growing Up, New York: Harcourt Brace Jovanovich. 
28. Arie W. Kruglanski, MicheleJ. Gelfand, Jocelyn Belanger, Anna Sheveland, Malkanthi Hetiarachchi, Rohan Gunaratna, 2014, "The Psychology of Radicalization and Deradicalization: How Significance Quest Impacts Violent Extremism", Advances in Political Psychology 35 (Suppl. 1): 69-93. 
29. Atran, Scott, 2010, Talking to the Enemy: Violent Extremism, Sacred Values, and What it Means to be Human, London: Penguin; Jeremy Ginges, Scott Atran, Sonya Sachdeva, Douglas Medin, 2011, “Psychology out of the laboratory: The challenge of violent extremism”, American Psychologist 66 (6): 507–19; Scott Atran, Jeremy Ginges, 2015, “Devoted Actors and the Moral Foundations of Intractable Inter-Group Conflict”, in Jean Decety and Thalia Wheatley, eds, The Moral Bain, Cambridge, MA: MIT Press. 
30. Lorne L. Dawson, Amarnath Amarasingam, 2017, “Talking to Foreign Fighters: Insights into the Motivations for Hijrah to Syria and Iraq”, Studies in Conflict and Terrorism 40 (3): 191–210. 
31. Wiktorowicz, Quintan, 2005, Radical Islam Rising: Muslim Extremism in the West, Lanham, MD: Rowman and Littlefield. 
32. Scott Atran, Hammad Sheikh, Angel Gomez, 2014, "Devoted Actors Fight for Close Comrades and Sacred Cause", Proceedings of the National Academy of Sciences 111 (50):17702-3. 
33. Clark R. McCauley, Sophia Moshalenko, 2011, Friction: How Radicalization Happens to Them and Us, New York: Oxford University Press; Milgram, Stanley, 2009, Obedience to Authority: An Experimental View, reprint, New York: Harper Perennial; Zimbardo, Philip, 2008, The Lucifer Effect: Understanding How Good People Turn Evil, New York: Random House. 
34. Sageman, Marc, 2014, "The Stagnation in Terrorism Research", Terrorism and Political Violence 26 (4): 565-80. 
35. Simon Cottee, Keith Hayward, 2011, "Terrorist (E) motives: The Existential Attractions of Terrorism", Studies in Conflict and Terrorism 34 (12): 963. 
36. Wilson, Lydia, 2017, "Understanding the Appeal of ISIS", New England Journal of Public Policy 29 (1): 1-10, https://scholarworks.umb.edu/nejpp/vol29/iss1/5/.