Эта личность мне знакома -
Знак допроса вместо тела,
Многоточие шинели,
Вместо мозга - запятая...

Иосиф Бродский, "Представление"

Эта фигура неизменно возникает, когда речь заходит о чеченских войнах. То в плаще с кинжалом и в шляпе с очками, молчаливо стоит на краю сцены или за кулисами. То располагается в центре, в свете прожекторов, в костюме с бабочкой, говорит тихо, дипломатично и вежливо. То суетливо бегает, в кепке и с замотанным шарфом, что-то громко заявляя. А порою изо всей одежды имеет только одолженную у фемиды повязку на глазах. Ну, как в пьесе Шварца - на сцену выходят разные актеры, играющие разные головы господина Дракона. Но мы-то знаем: для нас у этого многоликого персонажа имеется одна заготовка: двойной стандарт.

А если серьезно, отношение мирового сообщества к конфликту на Северном Кавказе и к России в контексте этого конфликта, мягко говоря, противоречиво и переменчиво. Отношение отечественных комментаторов к Западу, как правило, наоборот, однозначно: они обычно представляют этот "Запад" как нечто цельное, не различая высказывания действующих политиков, лидеров массовых протестных движений или же представителей правозащитного сообщества.

Обе чеченские войны сопровождались массовыми нарушениями прав человека воюющими сторонами, военными преступлениями и преступлениями против человечности. В обоих случаях федеральная сторона стремилась вывести происходящее из контекста права - как национального, так и международного. В обеих войнах, как и во всем развитии событий в Чечне за последние десять лет, господствующей тенденцией было движение "от плохого к худшему".

Но при любом масштабе рассмотрения нельзя не заметить несомненное различие двух чеченских войн последнего десятилетия.

"Первая" унесла больше человеческих жизней - но "вторая", несомненно, более жестока.

Обе начинались в значительной мере для повышения рейтинга федеральной исполнительной власти. Однако "первая" война вызвала в стране широкое возмущение. В том, что та война закончилась, была и явная роль российской политической системы, и несомненная заслуга национального правозащитного и антивоенного движения, свободных средств массовой информации. "Вторая" война, напротив, была поддержана и большинством российского общества, и большей частью политического спектра, и средствами массовой информации. Именно эта война стала базовым элементом успешной предвыборной кампании нынешнего российского президента Владимира Путина. В настоящее время власти в Росиии удалось маргинализировать не только антивоенное и правозащитное движение, но любое содержательное обсуждение событий на Кавказе.

Наконец, в ходе "первой" чеченской войны имело место активное участие международного сообщества в разрешении конфликта, посредничество ОБСЕ. При этом реакция правительств и межправительственных организаций была, наоборот, более сдержанной, чем теперь - при том, что журналисты давали не меньше, а, скорее, больше информации с места событий.

* * *

Многие наблюдатели связывают различие в реакции Запада на события конца 1994 и осени 1999 года с эмоциями и пристрастиями, с разным отношением к лидерам и политическим тенденциям в России. Одно дело - освобождающийся от тоталитарного коммунистического наследия и остатков советской власти, и строящий правовое государство "демократ" Ельцин, - пусть не всегда последовательный и брезгливый в выборе средств. И совсем другое - "подполковник КГБ" Путин, двинувшийся вспять, по пути реванша и отказа от демократических ценностей.

Это объяснение представляется как минимум неполным. Реакция правительств далеко не всегда определяется соображениями идей и идеалов, несоответствием реальности этим идеалам и желанием реальность исправить. Не менее важны были оценки - другой вопрос, насколько правильные! - возможностей и особенно методов приведения реальности в соответствие с идеалами. И совсем третий вопрос - оценка самих этих идеалов и возможности их реализации в том или ином обществе или регионе.

Дело в том, что в течение 1990-х в мире несколько раз менялось отношение к так называемой проблеме "гуманитарного вмешательства".

Одним из ключевых моментов стали события в Сомали осени 1993 года, в России практически не замеченные по причине сосредоточенности на собственном внутреннем конфликте, приведшем 3-4 октября к "малой гражданской войне" в Москве. Тогда весь мир обошли кадры: тела убитых американских морских пехотинцев повстанцы Айдида волокут по улицам Могадишо - оказалось, что за идеалы свободы нужно платить человеческими жизнями. По Киплингу: за "бремя белых" - жизнями "лучших сыновей". И это, безусловно, был шок.

И шок этот продолжался два года.

Тем временем на Балканах, в бывшей Югославии, разгорались этнические конфликты - в Сербской Краине, а затем в Боснии и Герцеговине. Для мирового сообщества эти события были, несомненно, существенно более важны и чувствительны, чем далекое Сомали - но о вмешательстве речи не было. Понимание императивной важности идеалов права, и невозможности мириться с военными преступлениями пришло лишь после геноцида в Сребренице. В июле 1995 года авиация НАТО немногочисленными точечными ударами принудила стороны боснийского конфликта к подписанию Дейтонских соглашений.

И сама оценка возможности "гуманитарного вмешательства" изменилась тогда диаметрально.

Однако на отношении к событиям в Чечне это никак не отразилось. К тому моменту "первая" чеченская война уже прошла от границ республики до Грозного, затем - в горы, оттуда - в Буденновск. Группа содействия ОБСЕ начала работу в регионе, ее сотрудники сначала участвовали в негласных переговорах между сторонами, а в июне переговоры между делегациями федерального центра и сепаратистов в Грозном шли под эгидой ОБСЕ. С другой стороны, лидеры мировых держав посетили Москву в начале мая 1995 года, в ходе празднования победы во Второй мировой войне. Российское руководство не отвергало минимального участия мирового сообщества в разрешении конфликта - а последнее, со своей стороны, на многое и не претендовало.

* * *

Между тем, во второй половине 1990-х эйфория от возможности "гуманитарного вмешательства" продолжалась. Ее поддерживали завышенные оценки высокоточного оружия, которое якобы могло снизить соотношение потерь войск противника и мирного населения до 10:1 - перевернуть привычную для XX века пропорцию, и таким образом снизить "цену вмешательства" до приемлемой.

Весной 1999 года, после этнических чисток, осуществленных югославским руководством в Косово против албанцев, силы НАТО вмешались там даже в обход предусмотренных международным правом процедур. Примечательны были объяснения, представленные немецкими "зелеными", среди других партий Германии наиболее склонными к исторической рефлексии (это ведь был первый случай использования немецких войск за границами ФРГ после Второй мировой войны): "Да, основной наш девиз вот уже более полувека - "Никогда больше - война, никогда больше - фашизм"; но сегодня две части этого девиза вошли в противоречие, и, чтобы остановить фашизм, нет иного средства, кроме войны".

На Балканах весною 1999 года вроде был достигнут результат: сербские силы ушли из Косово, геноцид албанцев был прекращен. Однако уже тогда выяснилось, что возможности "высокоточного" оружия сильно переоценены: соотношение потерь военных и гражданских составило примерно 1:1. И лишь со временем стало ясно, что под вопросом и выполнение основной заявленной цели операции: обеспечить совместное проживание двух этнических общин в Косово. Албанцы вернулись в свои дома, но вынуждена была бежать значительная часть сербского населения, и теперь "мирное сосуществование" здесь едва ли возможно даже в присутствии международных сил.

* * *

"Вторая" чеченская война началась через несколько месяцев после окончания вооруженного конфликта в Косово - окончания, как тогда многим казалось, успешного для международного сообщества.

Если говорить о массовом общественном движении в Европе, то в ходе конфликта на Балканах оно, безусловно, симпатизировало "жертвам" - хорватам, мусульманам, косовским албанцам (понимание того, что на войне присутствуют не "правые" и "виноватые", а воюющие стороны и страдающее от них мирное население, в Европе распространено не более, чем в России), - для которых едва ли не панацеей казались независимость и самоопределение. И эти оценки были по аналогии перенесены на Россию и Чечню. Издалека оказалось очень легко давать четкие оценки и предлагать окончательные решения. Характерный пример - влиятельные французские левые философы Андре Глюксман и Бернар-Анри Леви: действия федеральных сил в Чечне они определяли как "геноцид", решением вопроса видели "независимость", и это было просто и доступно массам. Равно простым решением, по их мнению, представлялось бы и участие в урегулировании на Кавказе международных сил...

Отметим, что именно в подобной простоте оценок было основное различие между этим крылом массового общественного движения и правозащитными организациями. Последние, сообщая urbi et orbi о массовых нарушениях прав человека в тех или иных регионах, одновременно предостерегали государства и союзы от поспешных действий, от нарушения норм и процедур международного права.

Если говорить о Чечне, то правозащитники, во-первых, никогда не отрицали события и явления, составившие casus belli - многочисленные похищения людей и вторжение в Дагестан. В отличие от Чечни, ни один из сепаратистских анклавов на территории бывшего социалистического лагеря не стал для соседних регионов источником такого криминального давления, террористических атак или вооруженного вторжения.

Во-вторых, правозащитники признавали возможность и даже необходимость применения государством силы для защиты жизни, прав и свобод граждан - но в рамках внутреннего законодательства и международных обязательств государства.

В-третьих, говоря о действиях государства в Чечне, они использовали термины "военные преступления" и "преступления против человечности", поскольку факт геноцида в строгом смысле этого слова до настоящего времени доказан не был.

В-четвертых, говоря о необходимости и желательности для России интернационализации конфликта, они уточняли - речь идет о выполнении Россией своих обязательств в рамках ОБСЕ и Совета Европы, равно как и о выполнении этими международными организациями своих уставов и процедур: посредничества между сторонами, направления в зону конфликта делегаций, задействования механизмов Страсбургского суда и т. п.

В этом отношении правозащитники занимали промежуточное положение между массовым общественным движением и государственными структурами. Те ведь тоже говорили о необходимости соблюдения Россией обязательств в рамках ОБСЕ - по мирному разрешению конфликтов и соблюдению политических договоренностей, - и в рамках Совета Европы - по соблюдению прав и основных свобод человека.

Главное различие было в том, что политики стремились быть "реальными политиками", и, как правило, решались лишь на заведомо успешные действия. Инициативе, даже, в их понимании, правильной, но не обреченной на успех, была тем самым уготована смерть еще в зародыше: среди дипломатов не находилось желающих ее поддержать. А при таком настрое - какой может быть разговор с Россией, с ядерной державой? Лучше и не начинать...

С другой стороны, в своем "искусстве возможного" политики были и остаются склонны использовать возможности, законами и договорами отнюдь не предусмотренные. Отсюда - второе различие: правозащитники все последние годы предупреждали государства от нарушения принятых ими же самими обязательств и процедур, даже при достижении "благих" целей - на Балканах, в Афганистане, в Ираке...

И тут политики, безусловно, были и остаются ближе к массовым движениям. Некоторая ирония состоит, пожалуй, в том, что одни и те же люди - или толпы людей - требовали международного вмешательства на Балканах - и протестовали против такового в Ираке, что именно европейские противники российского насилия в Чечне составляют костяк движения антиамериканского - в контексте иракской войны и вне этого контекста...

* * *

Последние пять лет внутрироссийские дискуссии и монологи на чеченскую тему также были наполнены ссылками на балканский, афганский, иракский опыт - прежде всего речь идет о старых и новых "патриотах".

Во-первых, по "принципу домино" чеченский сепаратизм представлялся как угроза распада России, по сценарию бывшей Югославии.

Во-вторых, любой разговор о правах человека в Чечне едва ли не приравнивался к призыву "бомбить Россию", а любой поднимающий эту тему представлялся как пособник потенциального агрессора.

В-третьих, парадоксальным образом, объявляемые незаконными НАТОвские бомбардировки Югославии представлялись как индульгенция на применение силы в Чечне: "им можно, а нам тем более".

В этом есть, пожалуй, двойной парадокс: ведь федеральные силы, их роль и действия, скорее, можно было бы сравнивать с деяниями югославской армии и полиции. Хотя преднамеренное насилие против мирного населения не достигло боснийских или косовских масштабов, имели место массовые убийства гражданских лиц в Алхан-Юрте, Старопромысловском районе, Новых Алдах. Жертвами насильственных и недобровольных исчезновений и внесудебных казней стали тысячи человек. Массированные и неизбирательные бомбардировки и обстрелы населенных пунктов и дорог в Чечне невозможно сравнивать с действительно точечными ударами американских или НАТОвских сил.

Хотя, по здравому размышлению, рациональная аналогия здесь все же есть: одна из объявленных причин войны состоит в выдавливании русскоязычного населения Чечни в период правления Дудаева и Масхадова. Соответственно, целью федерального центра могло бы быть восстановление мирного сосуществования этнических общин. Но, очевидно, достигнутый результат противоположен этой цели - в итоге двух войн Чечня стала практически гомогенна этнически: от войны бежали все, но только чеченские беженцы возвращаются теперь обратно в республику.

* * *

Через два года после начала "второй чеченской", 11 сентября 2001 года, рухнули нью-йоркские башни-близнецы. "Контртеррористической операции" в Афганистане, начавшейся в 2002 году, конца пока не видно...

Президент Путин использовал 11 сентября для вхождения России в "мировую антитеррористическую коалицию", противостоящую "террористическому интернационалу". Страна получила шанс окончательно выйти из международной изоляции, где оказалась с началом "второй" чеченской войны.

Правда, это был выход скорее в пространство политики, чем права. Террористический вызов воспринимается - прежде всего - Соединенными Штатами Америки, - как нечто чрезвычайное, требующее отказа от действующей системы международного права, или, по крайней мере, выхода за ее пределы. А поскольку до сего дня отсутствует общепринятое определение терроризма, государства получили самую широкую свободу действий, и не всегда способны ею распорядиться.

Россия здесь двумя руками "за", поскольку существует одновременно в двух параллельных правовых пространствах, с принципиально разными императивами. Основанная по инициативе России Шанхайская организация сотрудничества, куда вошли Китай и бывшие республики Средней Азии, исходит из принципа, что "нарушения прав человека" ни в коем случае не могут служить причиной для "вмешательства во внутренние дела" государств. Здесь есть явное отличие от остального комплекса норм международного права, предполагающего примат прав человека, и предполагающего, что нарушение этих прав отнюдь не есть внутреннее дело государства.

Высказывалось предположение, что участие России в "антитеррористической коалиции" основано на взаимовыгодном обмене: "Вы закрываете глаза на нашу Чечню, а мы - на ваше все остальное".

* * *

Между тем, в 2003 году последовал другой и куда более масштабный пример "гуманитарного вмешательства" - Ирак. Здесь Россия на дипломатическом фронте "дружит" с Францией и Германией против своего союзника по "антитеррористической коалиции". Сотрудничество и тут взаимовыгодное: "Вы закрываете глаза на Чечню..." И, странным образом, те, кого в Отечестве в сообщениях из Чечни называют не иначе, как "террористами", в новостях из Ирака именуются "повстанцами".

Единственная, пожалуй, отрадная новость - что в "их" крушении корабля права многие отсеки остаются незатопленными, и Закон продолжает действовать. Усилия "их" правозащитников и журналистов привели к тому, что тюрьма Абу-Грейб закрыта, а тюремщиков и стоявших за ними военных разведчиков судят, хотя с момента скандальных публикаций прошло лишь несколько месяцев. Или вот осудили вполне "по-взрослому" американского солдата за убийство иракского полицейского. И про заключенных Гуантанамо не забывают...

Если война в Ираке не похоронила систему международного права, то на идее "гуманитарного вмешательства" уж точно надолго поставлен крест. Военная победа была достигнута быстро, но значительно больше американских солдат погибли уже после окончания боевых действий - то же самое, впрочем, можно сказать и о российских победах и потерях в Чечне. Политическое урегулирование вроде бы началось, вроде бы есть гражданское правительство, но реальная власть, кажется, находится в руках военных, и эту власть успешно оспаривает террористическое подполье, - опять-таки все как в Чечне.

Но - очевидный результат: вряд ли кто-то теперь, после Ирака, отважится наводить порядок в другой стране, невзирая ни на какие идеалы...

Опубликовано 1 октября 2004 г.