Во время нашей  беседы  с Фатимой Амирхановой и ее дочерью Заретой, я заметила женщину, которая пришла с  кипой   бумаг. Видимо, кто-то сообщил о том, что  приехали журналисты из Москвы.Беседую с  молодой женщиной. Вид измученный. Жить в условиях  лагеря трудно, а особенно, с грузом  пережитого. История ее  семьи, это  история сотен и тысяч  семей,  потерявших  родных. Она меня попросила, не указывать  ее фамилию, имя, а также данные супруга похищенного в 2002 году.

  -  Я боюсь. Они же свидетелей тоже  увозят или убивают.

  - Кто они?

-Не знаю. Они  были в масках, в военной форме, вооруженные. Мы  жили  в селе Экажево, в Ингушетии -  я, мой супруг  и несовершеннолетний ребенок.  Снимали дом. Были зарегистрированы по  месту проживания. В этом же дворе проживали еще несколько семей  беженцев из Чечни.

2 декабря  2002 года  под утро к нам ворвались вооруженные люди в военной форме, в масках. Один из них был без маски. Говорили  с акцентом на русском языке,  другие без акцента, были пьяные среди них. Они  сразу набросились на моего мужа, схватили его за горло, повалили на пол. Я не понимала, что происходит, это был такой ужас. Потом они стали кричать   мужу «Вставай!». Когда он поднялся, эти военные включили   видеокамеру и стали снимать его. Я бросилась к мужу, они меня отшвырнули.  Ударили его кулаком в лицо, стали кричать, чтобы он одевался. Забрали его и  вышли. Я обезумела от страха, от ужаса. Наш семилетний  ребенок  зашелся в крике, я пыталась  его успокоить. Эти  люди  вернулись, точнее ворвались. Один из них с ходу ударил меня  ногой в живот, отшвырнув от  ребенка, ему этого было видимо мало, когда я  упала, он еще раз ударил ногой в живот. Связали мне руки, заклеили скотчем  рот. Я не знала, как мне помочь ребенку, который продолжал кричать и  плакать. Что я могла сделать со связанными руками. Не знаю, сколько это продолжалось. Эти военные  рылись в наших вещах. Переворачивали постель. У нас  имущество-то - несколько  сумок вещей наших.  Не знаю, что их побудило развязать мне руки. Освободив меня, они нас с сыном выпроводили из дому к соседям, беженцам. Военные приказали нам всем  лечь на пол и не выходить из дому. Сами же ушли  к нам в дом. Прошло,  наверное, больше полчаса времени. Мы боялись двигаться, лежали, как  нам было приказано. Мы все были  полураздеты, пол холодный. Дети  лежащие с нами на полу  молчали. Спустя еще какое-то время услышали,   как они уходят, о чем-то переговариваясь. Подождав еще немного, мы встали. Я пошла к себе в дом. Все вверх дном: разбросанные вещи, на полу  продукты. Одним словом, кошмар. Все наши сбережения муж хранил в кармане своих брюк. Я нашла эти брюки на  кухне, денег там не было. Военные забрали. Потом  я узнала, что в эту ночь  увезли еще  несколько человек из села. Был в числе  увезенных  мужчина, который приехал из села Майское Пригородного района к своим родственникам в гости  в Экажево.

     -  Куда и к кому обращались по  факту похищения мужа?

     -Я обратилась в прокуратуру,  спустя три дня, после того как увезли моего мужа. Не обратилась сразу, я физически не могла. От всего пережитого, от ударов в живот, я не могла ходить.  Я  не могла просто двигаться. Была  и надежда, думала, отпустят. Может, ошиблись. 

     -А что они искали в  доме? Почему же они забрали Ваши сбережения? Почему же Вас, женщину, били  в живот ногами? Это тоже ошибка?

     -Не знаю. Каждый день только  такие новости: убили, увезли, обстреляли, взорвали.

 Вспоминаю Чечню: каждый день мы тоже только и слышали: увезли, убили, взорвали. Родные убитых, без вести пропавших в один голос  говорили: «Если  виноваты  перед законом, почему  не судили? Где  этот закон?».  Словно уловив мои мысли, женщина произнесла: «Если мой муж в чем-то виноват, наверное, надо было судить». Соглашаюсь с ней.  Об этом говорили и говорят  родственники  похищенных и убитых  в Чечне. Методы и действия  представителей  системы  одни те же.  Не судят тех, кого похищают, убивают! Не судят и тех, кто это совершает!( за исключением  тех случаев, когда  из числа похищенных  в Чечне, Ингушетии оказывались в ОРБ, СИЗО).

Моя собеседница продолжила: «Я обращалась в  правозащитные организации. Юристы делали запросы в ФСБ Ингушетии. Ответ от них, что они его не задерживали. Обращалась в правоохранительные органы Ингушетии, Осетии. Виновных в похищении моего мужа не нашли. Обратилась в Генеральную прокуратуру  России. Родственники, у которых увезли  в ту ночь  людей, когда увозили моего мужа, самостоятельно искали. Была информация, что  всех их увезли на территорию Осетии. Не знаю, насколько это правда.Мысленно вернулась к Чечне.

Думаю про себя: «Да! Можно назвать  кладбищами все  территории  блок постов, дислокаций армейских подразделений,  военную базу Ханкала  и  прилегающие к ней территории (дачные  поселки).  Окраины сел, где разбивали штабы военные во время зачисток, подвалы разрушенных  многоэтажных  домов, пустыри, овраги, лесные насаждения, парки и так далее. Тела  жертв, которых находили, зачастую были со следами  жестоких побоев  и пыток при жизни, переломанные конечности, скальпированы.

Родные, опознавшие тело, считали, что  им повезло. Можно было  предать земле, чтобы душа обрела покой. Не забываю слова матери, у которой сын пропал в январе 1995 года во время штурма Грозного. (Мы были на  вскрытии захоронения в Заводском районе  города Грозного в октябре 2004 года.) Дом ее находился через дорогу, от места захоронения. Увидев  столпившихся людей, подошла. Она практически у каждого кто там был, спрашивала: «Вы кого ищите? Я вот сына ищу. Какое счастье, кто нашел своего. Хоть похоронить удастся. Если  бы я нашла  своего сына,  если бы  найти…». Она   шептала  имя сына. По  щекам   катились  слезы и  застревали  в  морщинках рано постаревшего лица. Посмотрев  останки людей, вытащенных из разрытой ямы, она ушла, в очередной раз унося с собой надежду, что найдет сына.  Те, кто по сей  день не знают судьбу своего родного, пропавшего вести, живут  с верой. Во что и в кого? У каждого из них свой ответ…