БЕЛАЯ КНИГА РОССИИ

В нас всегда культивировали всечеловеческую отзывчивость и интернационализм, а говорить и думать о бедах своего народа, русского, считалось не просто дурным тоном, непозволительным в "цивилизованном" обществе, но проявлением великодержавного шовинизма. Покойная Г.И. Литвинова в статье "Геноцид" писала: "Еще Всесоюзная перепись населения 1959 года зафиксировала, что в сельских районах Калининской (Тверской), Вологодской, Псковской, Новгородской и Смоленской областей смертность превышает рождаемость. Этого власти терпеть не стали и... запретили публиковать данные о естественном приросте (убыли) населения в разрезе областей. Эти цифры стали появляться в статистике союзных республик. С ростом детской смертности их публикаций были изъяты и эти данные.
Вот живая картинка из Баку девяностого года. Беженка Н.И. Таржиманова: "Там творилось что-то невообразимое. С 13 января начались погромы, и мой ребенок, вцепившись в меня, говорил: "Мама, нас сейчас убьют!" А после ввода войск директор школы, где я работала (это вам не на базаре!), азербайджанка, интеллигентная женщина, сказала: "Ничего, войска уйдут - и здесь на каждом дереве будет по русскому висеть". Бежали, оставив квартиры, имущество, мебель... А ведь я родилась в Азербайджане, да не только я: там еще бабушка моя родилась!.."
Это не "тонкий намек" на пресловутый "пятый пунктик": на улицах и в домах орудует толпа громил, и при этом митингующие ходят с глумливыми лозунгами: "Русские, не уезжайте, нам нужны рабы и проститутки!" Сколько же сотен тысяч, если не миллионов, русских людей пережили десятки "хрустальных ночей" и "холокостов", чтобы, в конце концов, убедиться, что права человека суть понятия разные как в журналистских, так и в чиновничьих умах!.. Миллионы русских беженцев уже наводнили Россию, а газеты и телевидение все призывали русский народ к покаянию за то, что он допустил у власти Сталина.
Листаю дневниковые записи. 16 февраля того же девяностого года. Популярная телепрограмма "Взгляд". Сюжет о том, как трудно живется московским извращенцам, как они не находят сочувствия и понимания у общественного мнения, однако стойко борются за свои права. Затем появляется на экране Михаил Ульянов и сообщает о "большой беде", которая только что произошла: пожар в здании Союза театральных деятелей. В конце передачи - записки из зала, отвечают перед телекамерой "мэтры". Записочка с эдакой простецой и наивностью в слове: "В последнее время часто слышишь о русофобии. Скажите, какие в нашей стране существуют русофобские издания, в которых можно прочесть русофобские статьи?" Отвечает великий русский писатель Олег Попцов: "При чем тут органы печати? Главное - создать миф! Миф о русофобии создан, а коль создан - с нею борются, чтобы оправдать те или иные деяния, общественные явления, поступки".
С "мифом о русофобии", продравшим меня до озноба, мне пришлось столкнуться во время одной из встреч с Галиной Ильиничной Литвиновой. В августе 91-го, накануне "путча", мне понадобилась от нее небольшая консультация, мы встретились в старинном особняке, где располагается Институт государства и права и где работала Литвинова. Галина Ильинична извинилась, что назначила встречу на один час сразу двоим: "У меня тут женщина из Загорска, я ее быстро отпущу". Женщина из Загорска оказалась беженкой из Баку. Внешне похожа на внезапно постаревшую девочку-подростка, бледная, руки трясутся, говорит, сильно заикаясь - так, что порой трудно разобрать речь. Проблема ее проста: по какому пункту какого из юридических документов их должно считать беженцами? Их не прописывают, а на работу без прописки не принимают ("правда, я шитьем подрабатываю, полы в подъездах мою"), статуса беженцев не присваивают, положенных в этом случае денег не дают. Галина Ильинична стала объяснять, что в СССР нет юридического документа, регламентирующего статус беженца, но есть документы международные, подписанные и нашей страной, из которых следует... - и так далее. Беженка вынула лист бумаги и авторучку, но записать ничего не смогла - руки тряслись так, что ручка оставляла на листке только прыгающие каракули. Я взялся помочь.
Закончив писать, спросил беженку, кивнув на трясущиеся руки: "Это отчего у Вас так?.." "Ой, да сейчас уже почти прошло! Я и говорить сейчас стала лучше (А я, грешным делом, думал, что хуже некуда!) А вот тогда, когда нас убивали..." "Где Вас убивали?" "Да в Баку, где мы жили. Выломали дверь, мужа ударили по голове, он без сознания валялся все это время, меня били. Потом меня прикрутили к кровати и начали старшенькую насиловать - Ольгу, двенадцать лет ей было. Вшестером. Хорошо, что Маринку четырехлетнюю в кухне заперли, не видела этого... Потом побили все в квартире, выгребли что надо, отвязали меня и велели до вечера убраться. Когда мы бежали в аэропорт, мне чуть не под ноги упала девчоночка - выбросили с верхних этажей откуда-то. Вдрызг! Ее кровь мне все платье забрызгала... Прибежали в аэропорт, а там говорят, что мест на Москву нету. На третьи сутки только и улетели. И все время, как рейс на Москву, - ящики картонные с цветами, десятками на каждый рейс загружали!.. В аэропорту издевались, все убить обещали. Вот тогда я начала заикаться. Вообще говорить не могла. А сейчас, - на ее губах появилось что-то наподобие улыбки, - сейчас намного лучше говорю. И руки не так трясутся..."
У меня не хватило мужества спросить ее, что же сталось со старшенькой, которой было двенадцать лет в день чудовищного надругательства, как пережила весь этот ужас четырехлетняя Маринка... В голове шумело, как при погружении на большую глубину. Попробуй-ка найти в такой момент слова утешения или сочувствия!.. Наверное, нет таких слов.
Беженка, признанная российской властью простой эмигранткой, все так же заикаясь на каждой согласной, благодарила Галину Ильиничну за юридическую помощь, а я выкуривал на лестнице третью сигарету подряд и вслушивался в ее дрожащий тонкий голосишко - ровный, тихий, без эмоций, и думал какими-то обрывками - точнее, обрывками жутковатых видений представлял ее страшную судьбу.
Когда она ушла, Литвинова помолчала немного и сказала:
- Сколько же я выслушала подобных историй. Есть и похлеще этой, что Вы услышали. Запредельные для понимания. Дантов ад - это наивная пародия на ад.
Возвращаюсь к давней своей мысли: нужна русская Белая книга, как многотомная Книга памяти, где жертвы геноцида просто и без прикрас рассказали бы о своих страданиях, правду о настоящей и убивающей русофобии, до сих пор преподносимой как досужий вымысел психически неустойчивых сограждан, чтобы не выросли беззащитными наши потомки, чтобы современники не спешили уронить слезу, прочитав о подчеркнутом Отечестве "Абрамович", а вспомнили прежде всего о том, как выкорчевывают и изводят его народ, стремительно убывающий и без великих войн.
Общая горькая память роднит людей, и только она может сплотить их в нацию. Поэтому нужна эта книга слез, страданий и скорби.
НУЖНА!
Вячеслав МОРОЗОВ