Зачем нужно определять понятие «Майдан»

С тех пор как в 2014 году в Украине победил «Евромайдан», на постсоветском пространстве и особенно в России, многие начали видеть в каждом массовом протесте против власти репликацию «Майдана» и опасаться возможных последствий. Сейчас у многих в Украине дежавю; глядя на Минск они вспоминают Киев несколько лет назад. Во многом можно сказать то же и про другие подобные события. Есть и различия.

Собственно говоря, в современную эпоху любые протесты против власти будут иметь сходства, и будут иметь различия. Говорить о том, что это то же самое или нечто другое – неправомочно по этой причине, а также потому, что это задает планку тождественности события и, соответственно, реакции на него. В то время как новое событие еще только развивается и как все пойдет в будущем – зачастую трудно предугадать.

Ну а поскольку в действительности судить о том, чем событие является или же чем оно закончится, можно лишь по окончании (а желательно – с запасом по времени), то, соответственно, задача квалификации какого-то события как «Майдана» или «не-Майдана» становится нерешаемой. Собственно, это и происходит на протяжении последних 6-7 лет на постсоветском пространстве, когда, в итоге, вокруг каждого такого события начинается дискуссия, где противники этого движения называют его «Майданом», а сторонники оспаривают такую квалификацию.

Соответственно, возникает необходимость определить понятие «Майдан», создать некоторую устойчивую дефиницию, которая даст возможность это делать с несколько большей определенностью. С самого начала оговорю, что претензий на некую законченную теорию здесь не будет, пока только определим штрихи к концептуализации понятия в жанре эссе.

Перед тем, как перейти к описанию понятия, обратимся к еще одному вопросу – а насколько в принципе правомочно описывать «Майдан» как некий термин или политологическое явление? Как представляется автору, это можно делать и даже нужно. Если есть понятие, которое, хотим мы того или нет, используется как рамка, с которой сравниваются другие события, значит мы имеем дело с термином. К сожалению, этот термин на данный момент не имеет четко очерченных границ, и как следствие, его использование подчиняется лишь воле говорящего, но не какому-либо набору правил.

Нужно ли этот набор правил очертить? Предполагаю, что да. В современной политологии описано порядка двухсот видов демократии и много десятков видов авторитаризма. Однако это во многом дань политической целесообразности и европоцентризму в науке, поскольку либеральная демократия стала идеологией западных государств и представляет для них серьезный интерес. Авторитаризм, как антипод и противник демократии представляет для нее такой же интерес. Эта дихотомия близка к противопоставлению коммунизма и капитализма; без второго нет и первого.

В нашем регионе, на постсоветском пространстве, проблема «цветных революций» куда более актуальная: заявки на таковые делаются в ряде стран с довольно большой регулярностью, но даже и сами бескровные или почти бескровные революции происходят не так уж редко. Попыток теоретического осмысления на эту тему на данный момент крайне мало; можно вспомнить статьи Искандаряна «Феномен цветных революций как ядро политического дискурса в странах Южного Кавказа», Макаренко «Цветные революции в контексте демократического транзита», Вердихановой «Цветная революция как политический феномен современности».

Большинство этих статей написаны 10 и более лет назад, а политическое явление не исчерпано. Возможно, острота политического противостояния осложняет попытки научного осмысления проблемы, но это тем не менее, надо делать. То, что я попытаюсь сделать в этой статье – очертить разговорный термин «Майдан» - спорное и неблагодарное дело, но поскольку это всего лишь эссе, предполагаю, что восприятие будет облегчено.

«Евромайдан» и другие подобные события – таксономия общих и специфичных признаков

(§1) Говоря о названии, которое от имени собственного превратилось в нарицательное, желательно обозреть исходное событие, чтобы попытаться выделить из массы ситуативных. Цветных революций, фактов смены власти вне элиты, массовых уличных протестов, на постсоветском пространстве и вне его, было много. Но именно «Майдан» стал нарицательным, олицетворяя некоторое особое явление.

Более того, других прецедентов, столь выдающихся на фоне множества похожих событий, на постсоветском пространстве нет, а поэтому нужно выделить основную характеристику Майдана и из множества его характеристик выделить ту, которая отсутствует во всех остальных случаях, произошедших или происходящих в той же Украине, а также в Молдове, Армении, Грузии, Беларуси, России и Кыргызстане.

Эти шесть стран – это страны, где в той или иной степени существует публичная политика (так-то политика есть везде), причем Беларусь среди них новичок. Публичная политика, вероятно, начала возникать в Беларуси год назад, на фоне все более регулярных уличных акций, ну а теперь она в любом случае оформлена, поскольку формируются альтернативные власти и оппозиционные силы и власть не способна с этим ничего сделать.

***

Причиной большинства революционных явлений является то, что эволюция общества делает невозможным сохранение существующего порядка, на чем настаивают консервативные элиты. Для изменившегося общества, этот порядок выглядит архаизмом или даже анахронизмом, и оно начинает требовать для себя большего. Это может быть больше денег (требование социальных уступок), больше представительства (требование политических и конституционных реформ) или больше уважения и внимания (феномен революций достоинства и «эстетических» протестов). (См. также: Архаизация власти и формирование политического кризиса в Армении).

Революция происходит тогда, когда власти не в состоянии сдержать порыв общества или удовлетворить его. Майдан, поскольку это частный случай революции, также начинается по этим причинам.

Еще одна характеристика Майдана – это то, что во время его реализации активно используются технологии манипуляции общественным мнением, а также технологии общественной мобилизации. Но и это присуще любой революции, ибо недостаточно общественного недовольства, его надо преобразовать в действие. Так что описание технических деталей здесь не принципиально.

(§2) Самое банальное и очевидное – это то, что Майдан – это географическая локация – площадь в Киеве, на которой решаются политические вопросы. В 2015 году в Армении, на акциях против подорожания электроэнергии, пошли разговоры, мол «это не Майдан, это Маршал Баграмян», делалась отсылка именно к этому: другая локация. Но теорию мы на этом не построим. В более широком виде – мнение, что страна «…» - не Украина, или что город «…» - не Киев, и это тоже не вполне верно, поскольку Украина одна, а ситуация может повторяться.

Присущие Украине признаки (такие как наличие сильных региональных элит, отсутствие доминирование центра и идеологическое разделение, сопровождаемое этноконфессиональным, культурным, политическим и идеологическим), не являются специфическими только для Украины. Разделение есть много, где, далеко не везде существует твердая центральная власть, не все страны унитарны. Все эти признаки могут серьезно облегчать реализацию «Майдана», но, как представляется, не обязательны для его реализации. Глубокий общественный раскол может наступить и не по территориальному признаку.

Попробуем расширить понятие «Майдан» до слова площадь. Действительно, все митинги и крупномасштабные акции проводятся на площадях, желательно, центральных. Такими были акции на Майдану ат-Тахрир в Каире, акции на пл. Независимости в Грузии, на пл. Республики в Армении и на пл. Независимости в Минске, которая была занята протестующими 16 августа 2020 года. Если еще больше расширить – то мы придем к понятию «улица», то есть, к решению политических проблем уличным путем.

Да, вплоть до того, как дойдет до массовых акций, мало кто хочет именно такого сценария. Тем более скептично относятся к этому в других странах, которые опасаются за свое влияние в стране, где это происходит. Если говорить о России, то как минимум относительно уличных действий там есть «родовая травма» 1991 и 1993 гг. в Москве, но уличные действия не очень сильно пугают Москву, хотя и вызывают определенные страхи. Уличным путем сменилась власть в Бишкеке, причем несколько раз – и ни у кого это беспокойства не вызывало. Бунты, революции и столкновения – явление условно нормальное на протяжении всей политической истории и даже в качестве примера не пугают никого.

Частным случаем понятия «Майдан» в технологическом смысле является территориальное размещение протеста, захват им некоторой территории и образование стационарного протестного лагеря, с биотуалетами и соответствующей инфраструктурой. Это совершенно не означает, что такой «Майдан» победит. К примеру, в 2009 году такая попытка была в Тбилиси, но начавшись сравнительно бойко, она постепенно утратила задор и превратилась в неорганизованное, малочисленное и раздражающее многих мероприятие. Наличие географического контроля в центре столицы или захвата органов власти в областях не стоит недооценивать – это уже де-факто создает ситуацию двоевластия, являющуюся важной предпосылкой для Майдана. Но в то же время, революция может использовать и сетевые технологии, и их использование не обязательно исключает реализацию Майдана.

Тем не менее, резюмируя нужно сказать, что Майдан был уличным протестом, да и аналогии с Майданом возникают всегда, когда происходит уличный протест, так что раскол общества, наличие массового уличного протеста следует считать необходимым, но не достаточным условием.

(§3) Сам факт смены власти тем или иным путем при переходе власти не в рамках элитной группы, а вне ее – как с использованием несистемных методов, либо даже на выборах – еще одна характеристика «Майдана». Это не обязательно должна быть смена через улицу. Это могут быть опрокидывающие выборы либо победа во втором туре, когда победил к примеру Зеленский в 2019 году или Лукашенко в 1994 году, можно вспомнить «Грузинскую мечту» в 2012 году и ряд других случаев.

Смещение власти может быть и в результате более или менее «бархатной революции» - например Тюльпановая революция 2005 года в Кыргызстане или Апрельская революция 2010 года там же, ну и наконец, переворот в Армении в 1998 году в ходе которого Тер-Петросян подал в отставку. Если эти события не затрагивают ничьих коренных интересов, то они мало кого не волнуют, как исключительно внутриполитические события в стране. Однако внешние игроки в регионах, где существует возможное противостояние и угроза их интересам, все равно высказывают озабоченность. В 1998 году Ельцин высказывал озабоченность событиями в Армении, в 2012 и 2019 годах волнение испытывали западные элиты по поводу выборов в Грузии и Украине, в 2004 году опасения высказывались в России по поводу событий в Украине, ну а сейчас – довольно серьезные опасения в Москве по поводу событий в Беларуси.

Действительно, на Майдане сменилась власть – ушел Янукович и Партия Регионов, хотя нельзя сказать, что пришел взамен кто-то конкретный. Контуры новой власти оформились лишь к концу 2014 года, а устойчивой власти в Украине нет до сих пор. По сути вопрос был не в уходе одних и приходе других, а в том, что другого полюса, сконцентрированного в какой-то личности или политической группе, фактически, не было. Был другой идеологический полюс, на котором находились многие силы, но они остались разрозненными до конца.

(§4) Еще одно обстоятельство – это замена элит, имеющих одну внешнеполитическую ориентацию, на элиты, имеющие другую внешнеполитическую ориентацию. Как частные случаи – замена условно пророссийских элит на условно прозападные – или наоборот. Это довольно близко к пониманию «Майдана» многими – и тем не менее, это не отражает его особой характеристики. Такие факты имели место в Армении в 2018 г., в Молдове в 2009-10 гг., в Украине в 2004-5 г., но эти события не имели тектонического значения вне самих стран и были лишь частью политического противостояния внутри каждой из стран, а не его конечной точкой.

Для стран, находящихся в регионе между центрами силы, то что российские геополитики называют «лимитрофом», такой переход – норма. Более того, любой ищущий иностранный след в политических событиях внутри этих стран обречен на успех, поскольку влияние внешних сил в этом регионе столь сильно, что полностью непроницаемых страт в политике этих стран для иностранных государств практически нет, даже если мы говорим о такой диктатуре как Беларусь. Для этого странам просто не хватает критической массы, такой, какая есть, к примеру, у Китая, США или России (и формируется у Евросоюза).

Похожее, но не вполне равноценное событие – это приход к власти сил, односторонне ориентированных на ту или иную внешнюю силу, к примеру, Саакашвили в Грузии в 2003-4 г. Саакашвили жестко ориентировался на Запад, но «Революция Роз» не стала поворотным событием в постсоветской истории. Главная причина – это то, что Грузия в 10 раз меньше Украины, так что потенциальное влияние на постсоветские события куда меньше. Со сменой внешнеполитического вектора – сложнее. Шеварднадзе реализовывал прозападный курс, но все же допускал определенный внешнеполитический маневр, что прекратилось после прихода к власти Саакашвили. В то же время, пророссийских политиков у руля власти в Грузии не было ни до 2004 года, ни после.

В качестве частного случая смены элит можно рассматривать раскол внутри самой элиты, руководящей страной на момент революции. Действительно, этот параметр считается одним из важнейших в теории революции. С другой стороны, раскол элит не всегда предшествует революции; элита может остаться монолитной и тогда ее снесут целиком; кроме того, раскол элит может произойти, но не стать причиной революции, но стать следствием осознания частью элит уже свершившегося поражения.

Эти признаки в некоторой степени присущи «Майдану», но не специфичны ему. Более специфичные признаки приведены ниже.

(§5) Пройдя множество характеристик, присущих «Майдану», но не специфичных ему, мы пришли к главной, которая единственная, на мой взгляд, присуща именно «Майдану» среди подобных событий. Это – внутреннее противостояние сопоставимых по силе политических и идеологических групп, ориентирующихся на разные внешние полюса, в результате которого победивший политический полюс полностью ликвидирует ту часть политического спектра, которая потерпела поражение. В этом смысле, мы куда ближе подходим к понятию «социальная революция» вместо «цветной» или «бархатной» революции.

На постсоветском пространстве, учитывая именно его пограничную специфику, это неизбежно совпадает со сменой внешнеполитического вектора. В случае нормального или условно нормального хода событий, ликвидировать противников хотя бы даже политически – невозможно. (Вспомним, что в Украине, к примеру, была запрещена Коммунистическая партия, набравшая за два года до событий 13% голосов. В 2014 году прекратила существовать и Партия Регионов, ее остатки сейчас предстают в виде ОБ и ОПЗЖ). Соответственно, нужна чрезвычайная ситуация (не в правовом смысле, а в смысле выхода из нормального и правового хода вещей).

(§6) Такой ход событий нас также подводит к еще одному специфическому для Майдана событию из общего набора явлений смены власти или попыток этого – это крушение государственных институтов. В действительности, политическая теория говорит нам, что любая революция знаменует собой крушение государства. Но это если мы говорим о социальных революциях – и действительно, монархическая Франция была ликвидирована в конце XVIII века и никогда в действительности не восстанавливалась, в еще более законченном виде была ликвидирована Российская империя/республика в 1917 году и так далее. Революционная война (за освобождение) также приводит к крушению институтов и часто – к ликвидации оппозиционных новому проекту политических групп.

Частностью этого случая является нацеленность той или иной стороны на нарушение закона. Здесь надо четко отличать нарушение закона той или иной стороной как побочное следствие ее деятельности, то есть, irregularity, от нарушения закона как основного средства или даже цели (когда не признается легитимность закона). Например, в Армении в 2016 году, когда группа вооруженных боевиков «Сасна Црер» захватила полк патрульно-полицейских сил, они отрицали законные методы борьбы в принципе. Если упростить, то их позицию можно представить как «закон незаконен», в то время как их противники, тогдашние власти, могли допустить irregularities, но напротив постоянно апеллировали к закону и вообще пользовались процедуральной легитимностью. Напротив, когда Никол Пашинян в 2018 году проводил «Бархатную революцию», то он сфокусировался на том, чтобы протест был максимально возможно легальным и насколько возможно прошел все стадии легального протеста, легального избрания премьером и победы в парламенте. Это не означает, что закон не нарушался или исполнялся идеально, но в данном случае тоже могли иметь место irregularities, как и со стороны его оппонентов, но в целом процесс прошел легально, и это четкое отличие от того же Майдана. Как следствие – не произошло крушения государственных институтов.

Еще одной частностью этого случая являются территориальные потери, наступающие в результате крушения институтов. Трудно уверенно говорить, насколько обязательным следствием «Майдана» является такой раскол. Вероятнее всего, это может происходить, если социальный и политический раскол, в результате которого победившая сторона громит оппонентов (см. §4) оформлен территориально. Кроме того, даже в случае реализации Майдана и попыток потерпевших поражение акторов территориально обособиться, территориальная дезинтеграция может потерпеть поражение и быть ликвидирована военным или каким-либо иным путем. Однако как минимум нельзя исключать в случае победы Майдана массовую эмиграцию по политическим причинам.

(§7) В комбинации с вышеприведенными обстоятельствами (§5 и 6), тем не менее, существует вопрос, насколько необходим внешний фактор, является ли он ключевым для события или нет? Мы видели, что без крушения гос.институтов и без ликвидации оппонирующей части политического спектра, наличие внешнего фактора к «Майдану» не приводит. Однако является ли необходимым следствием этих обстоятельств и внешний фактор? На этот вопрос утвердительно ответить с позиции политологии, довольно трудно, поскольку у нас слишком мало наблюдений за событиями, которые можно было бы отнести к Майдану.

Здесь мы должны подойти не только к характеристике самого явления, но и к тому, как оно воспринимается. В конце концов, каждое явление называется так, как его называют люди. По крайней мере, в любых дискурсах о Майдане, о его возможном повторении и так далее, возникает вопрос внешнего фактора и – как следствие – без выраженности внешнего фактора, событие, вероятно, названо Майданом не будет. В §4 мы уже обсуждали внешний фактор (причем не обязательно внешнее влияние на события, а хотя бы даже изменение элиты, где коллективный образ новой элиты отличается по внешнеполитическим устремлениям и связям от прошлой), где стало понятно, что одного его недостаточно для того, чтобы называть событие «Майданом».

Но в совокупности с крушением институтов правового государства, изменение внешнеполитических предпочтений элит (как следствие смены самих элит), приводит не только к смене ориентации власти, но и к геополитическому развороту государства, а также к формированию субститутов, а позже – и институтов, закрепляющих такое положение дел. Вновь рассмотрим украинский «Евромайдан». В качестве субститута следует рассматривать ультранационалистические группировки, пользующиеся покровительством МВД, миф о Небесной сотне, прощение всех нарушений закона участникам Майдана и размытую легальность в применении тех или иных законов к тем, кого называют «сепаратистами», «пророссийскими», Московскому патриархату, расширительное трактование закона о декоммунизации, украинском языке и др. Институты – создание Православной церкви Украины, собственно декоммунизация, языковые квоты и др.

Майдан: к общему определению

Выше мы попытались сделать ряд штрихов к определению понятия «Майдан». Обобщим все вышесказанное в цельное определение.

Майдан – это реализация революционной смены власти, происходящая в условии раскола общества на сопоставимые по размеру части, в ходе которой одна часть спектра политически ликвидирует другую в рамках частичного или полного отрицания принципов правового государства. При этом происходит крушение многих государственных институтов, смена новыми элитами геополитической ориентации или парадигмы внешней политики. При реализации Майдана вероятна вспышка военных конфликтов по географической периферии, отвергающей революцию, либо массовая политически мотивированная эмиграция.

Проблема демаркации

Для того, чтобы понять, можно ли «Майдан» описывать как категорию, имеющую научное объяснение, обратимся к критериям научности такого описания. Первое, что приходит в голову – это фальсифицируемость по Попперу. Можно ли провести эксперимент, реализовав событие, которое не будет Майданом, но будет вышеописанным методологическим аппаратом трактоваться как Майдан?

Рассмотрим события революционной смены власти на постсоветском пространстве начиная с 2000 года.

Примечания:

1) Жирным курсивом отмечены случаи, когда окончательный исход ситуации еще не известен

2) Включены только случаи, произошедшие в признанных государствах бывшего СССР

* С формальным сохранением частичной легитимности процедуры

** Некоторые субституты, присущие таковой, присутствовали, но ликвидация не была оформлена институционально
*** Смена парадигмы была, но она не была системной и необратимой

Как мы видим, ни одно из событий, включенных в список и представленных в таблице, кроме, собственно, Евромайдана, критериям Евромайдана не отвечает. Сравнительно близко к Евромайдану подходит «Революция Роз» в Грузии, но все же это другое явление с рядом важных отличий от Евромайдана. Посмотрим на это с другой стороны. Является ли «Майданом» какое-либо другое событие в принципе – ведь если мы подбираем высокоспецифичное описание, то в таком случае это будет лишь описание события, а не описание явления.

Если вспомнить другие события на постсоветском пространстве, в том числе из более раннего периода, то можно провести параллели между периодом распада СССР и Майданом. Получается, что события 1989-1992 гг. в Грузии, Молдове и Азербайджане подходят под критерии «Майдана». Открытый вопрос, насколько к таковым можно отнести события 1991-1993 гг. в Москве – об этом я говорить пока не готов, но как минимум такую возможность следует учитывать.

Еще одно следствие научности гипотезы о возможности научного описания Майдана как явления в определении, представленном в предыдущем разделе, состоит в том, что это определение должно иметь прогностическую силу.

Попробуем вкратце поразмышлять на тему Беларуси. В сеть утекла программа белорусских националистов, которую они хотели бы реализовать в случае успеха нынешних событий. Если Лукашенко будет свергнут в результате революций и новая власть начнет реализовывать эту программу, то можно будет почти наверняка говорить о том, что реализуется Майдан. Однако реализация этой программы маловероятна; ее уже удалили с сайта, где она была размещена. С куда большей вероятностью, будет промежуточный этап и транзит власти к лицам, сравнительно более приемлемым для обоих групп электората, а не силовое подавление проигравшей стороны, с сохранением управляемости. Если эта программа не будет реализована, то сценарий Майдана крайне маловероятен, поскольку Беларусь придет к некоему состоянию равновесия, и если не будет отказ от реализации правовых норм, то и принципиальных изменений кроме вопросов сугубо внутренних не будет. Реализация этой программы крайне маловероятна как из-за фактора России, которая сделает все, чтобы не допустить ее реализацию и ограничить польское влияние на процессы в Беларуси, так и из-за того, что спрос на такую программу довольно ограничен, и ее уже удалили с сайта, поскольку она мешает, а не помогает реализации революции. Но и если революция будет реализована, то только в сценарии Майдана или в сценарии новой авторитарной власти, можно будет реализовать программу, которая предполагает резкий разрыв с тем равновесием, в котором существует Беларусь. А насколько это можно сделать – большой вопрос. Окончательно мы сможем судить лишь по последствиям, но реализацию такого сценария следует считать маловероятной.

Грант Микаелян